Аннотация
|
Прежде чем начать рассуждения о будущей государственной политике в сфере науки, необходимо прояснить некоторые общие рамки этой дискуссии. Совет по науке и технологиям [Словении] недавно познакомил нас со своим видением национальной программы исследований и инноваций, которая подразумевает превращение науки и высшего образования в «приводной ремень» для экономики. Но что, спрашивается, мешает экономике стать тем же самым для науки и высшего образования? Проблема в её природе — это экономика капиталистической полупериферии. И это следует держать в уме по нескольким причинам.
Например, потому что только при капитализме экономика становится относительно автономной социальной сферой. Только при капитализме могут существовать различные виды «приводных ремней», обслуживающих именно экономику. На протяжении всей человеческой истории люди производили для того, чтобы жить; лишь при капитализме они начали жить для того, чтобы производить. Целью капиталистического производства является не производство полезных продуктов, но бесконечное накопление капитала. При капитализме экономика призвана создавать новую стоимость, которая в свою очередь будет реинвестирована в процесс создания новых стоимостей. Именно по этой причине капитализм эксплуатирует людей и разрушает окружающую среду. Совет по науке и технике не только не задумывается над тем, как устранить или, хотя бы, обуздать логику капитала, но фактически предлагает программу подчинения ей.
Именно из самой эксплуататорской природы капиталистического производства проистекает ещё одна особенность экономики, та, что, по мнению Совета, должна превратить науку и высшее образование в «приводной ремень». Капитализм может воспроизводиться и обновляться лишь благодаря регулярным техническим революциям; но также он должен постоянно предотвращать социальные революции. Таким образом, отношения между наукой и капитализмом двойственные. С одной стороны, капитализм не может существовать без технических открытий и изобретений, которые может предложить лишь наука. С другой, капитализм должен перманентно подавлять порождаемые наукой освободительные и антикапиталистические устремления. Примером этой двойственности может служить, скажем, «научная организация труда», бывшая одним из инструментов промышленной революции рубежа XIX и XX веков. Подняв производительность до 60 %, НОТ в тоже время резко снизила требования к квалификации рабочих, установила железную дисциплину и превратила мужчин и женщин в «придатки» конвейера. Шествие капитализма в американском веке началось с научной организации труда, изгнания профсоюзов с заводов и использования неорганизованных и необразованных масс, бежавших в США от голода в сельских районах Европы[1]. Капитализм способен применять новые технологии лишь превращая их в социальные изменения: одновременно с ростом производительности труда растут подчинение и эксплуатация производителя.
По сути, в предложенной Советом программе говорится о разработке «национальной инновационной системы». Речь, следовательно, идёт о поддержке государством развития технологий, а не о программе государственной политики в сфере науки. Касательно социальных отношений, технологии, понятно, не нейтральны, но и эти отношения в свою очередь не следует рассматривать односторонне. Чаще всего именно социальные конфликты порождают новые изобретения. То есть, технологии становятся решением тех проблем, которые встают перед обществом в ходе социальной борьбы.
Когда, к примеру, началось широкое производство электроэнергии, был короткий период, в который представлялось, что царство крупного капитала кончилось и вновь настало время мелких предпринимателей и честных ремесленников. До этого крупнейшим вложением капитала была стоявшая посередине фабрики паровая машина, вокруг которой вращалась вся фабричная жизнь. Электричество оказалось дешевым, его можно было провести даже в скромную мастерскую — децентрализация и демократизация, казалось, идеально подходят для мелкотоварного производства. Но об этом не могло быть и речи: крупный капитал не только упрочил свою власть, но и подготовил мировые войны.
А конвейер, скажем, был использован для того, чтобы сломить силу организованного рабочего класса. Он же принёс с собой и массовое производство стандартизированных и дешёвых продуктов. Однако само по себе массовое производство ещё не ведёт к появлению социального государства. До тех пор пока это производство служило одному капиталу, оно вело к кризису, мировым войнам, антиколониальным и социалистическим революциям[2]. Лишь благодаря организованному рабочему движению, с господствовавшей в нём социал-демократией, и социалистическим революциям на периферии, стало возможным использование технологий массовой промышленности для создания социального государства.
С электронными коммуникациями и информационными технологиями поначалу тоже связывали большие надежды, которые сулили освобождение масс, демократизацию и равенство. Сейчас и они используются исключительно для облегчения производства фиктивного капитала, усиления контроля над людьми и создания новых форм присвоения и приватизации (права интеллектуальной собственности и тому подобные «огораживания» новых «пустошей»).
Да, технологии связаны с научными открытиями, однако их внедрение и использование зависят от хода социальной борьбы.
И, похоже, Совет уже определился со своим местом в этой борьбе за технологии: он ратует за подчинение [науки] интересам полупериферийной капиталистической экономики. Но данное решение Совета представляет собой простое продолжение предыдущих действий, направленных на изгнание науки из сферы ответственности национальной политики. Государственная политика в целом представляется своего рода тихим, не привлекающим внимания, но неизменным движением по сокращению применения местных научных достижений посредством их практического и идеологического подчинения требованиям капитала, что лишает нас возможности развивать свою научную проблематику и подрывает освободительный потенциал науки. Взять, к примеру, Словенское исследовательское агентство, которое различными способами (критериями отбора и требованиями к тематике) ставит национальную научную деятельность в неоколониальную зависимость от евроатлантического капитала и его идеологических аппаратов. Иными словами, Словенское исследовательское агентство пресекает развитие национальных исследовательских методов, которые ведут свою историю от множества замечательных научных традиций. В результате систематического давления со стороны различных государственных институтов научно-исследовательская деятельность становится всё более разъединённой, если воспользоваться понятием, введённым Самиром Амином для зависимых периферийных экономик. Это означает, что научная деятельность лишается внутренней связанности, теряет контакт с окружающим обществом и порывает со своими традициями. Подобное развитие событий с необходимостью диктует зависимость научно-исследовательской деятельности от господствующих в институциональных и политических центрах власти подходов. Например: специалисты в области общественных наук собирают информацию о национальных экономических, культурных и политических процессах, господствующие («евроатлантические») идеологические аппараты проводят синтез накопленных данных и транслируют нам, что необходимо приложить большие усилия, если мы хотим присоединиться к «цивилизованному миру». Это хорошо видно из присоединения Словении к ОЭСР: теперь мы можем воспользоваться их «аналитическим аппаратом» — по этому «анализу», однако, нам следует принять разрушение социального государства, либеральную нищету и подчинение страны транснациональному капиталу. Вот и решение Словенского исследовательского агентства следует в кильватере описанного процесса и превращает работу местных обществоведов и гуманитариев в сервильный сбор данных для нужд имперского «анализа» и сомнительного «синтеза».
Планы Совета — реализация той же политической программы иными средствами. Если Словенское исследовательское агентство подчиняет научную деятельность идеологическому аппарату транснационального капитала, то Совет хочет превратить её в технологическую обслугу зависимой от транснациональных монополий экономики. Правда, шитье чехлов для «Фольксвагена» или производство кондитерских изделий для «Босса» предполагают не самый большой простор для новых технологических решений. Организация труда, рабочие операции и т.д. — всё это можно улучшить, но такие усовершенствования могут исходить и непосредственно от трудящихся, если им для этого обеспечат адекватные стимулы. Однако местные частные собственники куда больше внимания уделяют личному обогащению, а вовсе не повышению рентабельности собственного производства. Может даже показаться, что национальные владельцы капитала и их «эффективные менеджеры» представляют собой не реальных агентов капиталистического процесса, а разбойников с большой дороги: они не перекрывают поток перекачиваемой в страны центра прибавочной стоимости, а просто урывают из него свою долю. Таким людям нельзя доверять судьбу науки.
Подобный тип производственных процессов порождает ряд проблем, характерных для зависимых регионов глобального капитализма.
Зависимые производители продают свою продукцию одному покупателю или небольшому числу покупателей, поэтому их легко шантажировать. Скупщики постоянно оказывают давление на производителей — с целью сокращения вознаграждения последних, но также и — на государственную политику: чтобы снизить налоги и прочие выплаты. Включённая в международную систему ценообразования зависимая экономика обречена на снижение общего уровня жизни [населения] и уничтожение социального государства. Правящие классы в таких странах — фавориты транснационального капитала, но социальная напряженность в этих странах растёт, а конфликты всё больше обостряются.
Другая проблема заключается в том, что зависимые производители оторваны от разработки продуктов и их социализации на рынке. То есть производители отрезаны от наиболее значимых и выгодных звеньев производственной цепочки. Им остаётся функция простого исполнителя, которому надлежит создавать лишь незначительную долю прибыли, причём в условиях, когда сами эти производители не могут определять цены на свою продукцию. Существование таких производителей прекарно: монопольный покупатель в любое время может ввести сколько угодно новых технических изменений или даже вообще заменить конечный продукт — таким образом зависимое производство можно перевести в разряд «устаревших» и прекратить покупку его изделий. Кроме того, рыночные условия могут заставить монопольного покупателя сократить или вообще отказаться от закупок — и вообще от субподрядчика, чей товар больше «не нужен». В зависимых производствах потенциал для технических нововведений ограничен. В таких условиях никакой «инновационной системы» не создать: производственные процессы, которые должны обслуживать НИОКР, не связаны друг с другом, они разъединены.
Эта фрагментация разрывает среду, в которой функционирует зависимое производство. С момента интегрирования таких производств в [производственные процессы] центра, они уже не в состоянии соединиться между собой. Они теряют возможность сложиться в значимую экономическую единицу. Следовательно, находясь в периферийном или полупериферийном положении, бессмысленно говорить об «экономике», как то написано в документе Совета по науке и технике. Это [не экономика, а] всего лишь набор производственных процессов, чей смысл существования диктуется извне и зависит от решений метрополии, и которые никак не связаны между собой. Если высшее образование будет подчинено такой «экономике», одни учебные программы начнут обслуживать «Мерседес», другие — «Рено», а третьи — «Новартис»: на выходе мы получим ограниченных [программами западных компаний] исполнителей, а не учёных, исследователей и конструкторов. А поскольку наука здесь не нужна, оставшиеся учёные уедут в страны центра. За одним, пожалуй, исключением. Совет по науке и технике ещё не определился, что же делать с гуманитарными и социальными науками, поскольку уверен, что они «непосредственно не связаны с техническими изобретениями и инновациями». Однако одновременно он отмечает, что эти дисциплины имеют определяющее значение «для укрепления социальной сплочённости». И то верно: общество, где производственные процессы распадаются вместо того, чтобы связываться в единое целое, требует объединения посредством различных идеологических иллюзий. Совет прочит социальным и гуманитарным наукам почётное место в выработке этой самой идеологии и в создании той силы, что сможет соединить раздираемое капиталистическими процессами общество.
Но если наука и произведёт на свет божий объединяющую расколотое общество идеологию, что же тогда объединит самих производителей науки? На это Совет отвечает следующим образом: «Необходимо изменить систему контроля, управления и организации этой сферы предпринимательства и исключить деятельность НИОКР из числа подпадающих под ныне действующий Закон о государственных служащих». В переводе на человеческий это означает: научные учреждения должны подпасть под корпоративное управление. Из институтов, действующих в научном сообществе, их «необходимо» превратить в коммерческие компании, функционирующие на рынке. То есть выстроить авторитарную иерархию и культивировать столько конкуренции, недоверия и ненависти между сотрудниками, насадить столько тайных соглашений и контрактной (прекарной) работы, сколько можно. В современных научных и высших учебных заведениях всего этого, конечно, тоже предостаточно. Но наука и высшее образование должны строиться на прямо противоположном: на сотрудничестве, товариществе, солидарности и преемственности. Навязывание рыночных принципов в нерыночных сферах — неолиберальная догма. Догма — это всегда смерть науки.
Если мы хотим получить содержательную национальную политику в сфере науки, мы должны полностью изменить принципы, на которых зиждется программа Совета: не жертвовать наукой ради техники, а развивать науку не только ради её всеобщего значения, но и потому, что она представляет собой основу для технологий; не подчинять науку экономике, но направлять с её помощью производственные процессы; не вносить антисоциальные административные методы в науку, но развивать солидарность, сотрудничество и открытый диалог. Программа же Совета опасна для науки и вредна для общества. Единственный вывод, который можно из неё извлечь: как не следует разрабатывать государственную политику в сфере науки.
Комментарии
[1] Необязательно от голода и необязательно сельских жителей. Указанная схема идеально подходит для ирландской эмиграции, но не для немецкой времен Исключительного закона против социалистов или еврейской времен погромов. Сути сказанного Мочником это, однако, не меняет: политически грамотные немецкие и другие рабочие-иммигранты, поставленные в положение «придатка» конвейера, повторно — и на новом, более высоком уровне — создали на американских заводах рабочие организации. Это и есть проявление «освободительных и антикапиталистических устремлений, порождаемых наукой» — не напрямую, а диалектическим путем.
[2] Р. Мочник, по сложившейся в Восточном блоке традиции, именует «социалистическими» антибуржуазные (суперэтатистские) революции.
Опубликовано в «Субботнем приложении» к газете «Дело» (Любляна) 21 августа 2010.
Перевод со словенского Евгения Лискина.
Комментарии Александра Тарасова.
Йосип Растко Мочник (р. 1944) — словенский социолог, переводчик, преподаватель и левый политический деятель.