Елизавета Николаевна Ковальская

В жизни Елизаветы Николаевны Ковальской отражен большой кусок русской революции. Мирное культурничество, борьба за женское равноправие, революционная работа в деревне, революционная пропаганда в городах, организация рабочих в союз, потом 23-летний перерыв деятельности, когда по приговору царского суда ее заживо похоронили в тюремных стенах, надолго оторвав от жизни и революции. Но и там, вдали от жизни, действенный дух Елизаветы Николаевны не только не был погашен и воля сломана, но наоборот — в условиях каторжного режима они усиливались и крепли, закаляя ее силы для новых битв за свои убеждения. Недаром же в своих воспоминаниях Ковальская пишет: «С детства меня влекли образы упорных (курсив мой. — И. Ж.-Ж.) защитников своей веры, шедших на самосожжение»... [1]

Беспрерывные бунты против тюремщиков, активные и пассивные протесты против их произвола, отчаянные побеги из тюрьмы, длительные голодовки и даже террористическая борьба, не говоря уже о культурной работе во время пребывания в вольной команде, — вот слагаемые тюремного бытия Ковальской. Если к этому прибавить угрозы казни, плетей, нередко висевшие над этой гордой головой, то перед нами в полной мере предстанет картина жизни русского революционера-профессионала.

Затем начинается новая эпоха: эмиграция, революционная деятельность за рубежом, искание и разработка новых революционных путей, которые Елизавета Николаевна нашла в максимализме, снова арест, возвращение из эмиграции и, наконец, Октябрьская революция, воспринятая ею, как революция трудовая и социалистическая. Таковы главные основные этапы биографии Ковальской. Это интересная повесть, полная глубоких по своему драматизму переживаний, которая еще ждет своего художника, я же на свою работу смотрю, как на черновой набросок, как на подготовку материала для будущего.

* * *

Елизавета Николаевна Ковальская родилась в селе Солнцевке, Харьковского уезда, от «незаконного» брака богатого помещика Солнцева с его крепостной крестьянкой Зубатенковой. Установить точно год рождения Елизаветы Николаевны довольно трудно, так как в разных документах он значится по-разному. В одном месте — 1849, в другом — 1850, в третьем — 1852. Справка о рождении ее, взятая из метрической книги Иоанно-Богословской церкви села Солнцевки, помечена: 17 июля 1851 года, но сама Елизавета Николаевна считает более вероятной датой 1849 г. Происхождение Елизаветы Николаевны резко отразилось и на ее характере. Ненормальность семейной обстановки и неопределенность положения, в котором рос ребенок, положили основу характера и будущей линии жизни Е[лизаветы] Н[иколаевны].

«Первые впечатления бытия, — пишет она в своей автобиографии [2], — были для меня жестоки и непонятны. Мне не было еще шести лет, вероятно, когда мне стало известно, что существуют помещики и крестьяне-крепостные; что помещики могут продавать людей, что мой отец может продать мою мать соседнему помещику, а меня другому, разлучив нас... Но моя мать не может продать моего отца. Не менее жестоким было для меня и другое открытие: дети делятся на законных и незаконных, причем последние, независимо от их личных качеств, всегда заслуживают презрения, служат предметом издевательств, оскорблений… Дворовые дети дразнили меня скверным словом, каким в те времена народ называл незаконных детей»...

Зимой в деревне, когда на дворе трещал мороз и злилась вьюга, Елизавета Николаевна украдкой пробиралась в «девичью» и, притаившись где-нибудь в уголке, с напряженным вниманием слушала, как в длинные зимние вечера дворовые девушки, сидя за прялками у ярко пылающей печи, рассказывали друг другу свои невеселые истории. Было жутко от этих рассказов. Детское сердечко трепетало и билось раненой птицей, но Елизавета Николаевна жадно слушала до конца. Как-то одна из рассказчиц, заметив ее, бросила в ее сторону: «Слушай, слушай, вот вырастешь, — на твою беду ты красивая, — продадут тебя!» От этих рассказов и предсказаний Ковальская не могла спать по ночам. Ее мучили кошмарные сны, в которых ей мерещились жуткие картины собственной продажи.

В ее памяти не запечатлелся ни один факт, чтобы отец продавал кого-либо из своих крестьян. Но еще до рождения Елизаветы Николаевны он купил молодого интеллигентного музыканта-скрипача, побочного сына какого-то графа и крестьянки. Этот человек, близкий ей общностью судьбы, сыграл большую роль в начале ее жизни. Отпущенный на волю, он добровольно остался жить у помещика Солнцева, в качестве управляющего одним из его имений. Музыкант был уже человек загубленный: пил мертвую. Общность положения сблизила его с Елизаветой Николаевной. Частенько, подвыпив, он делился своими переживаниями с ребенком, изливая перед ней свою душу.

Этот музыкант был не только другом, но и первым учителем Елизаветы Николаевны. У него она выучилась грамоте, и первые книги, прочитанные ею, были сочинения Пушкина, Лермонтова, Полежаева и других поэтов из его небольшой библиотеки. Особенное впечатление на нее произвела «Песнь пленного ирокезца» Полежаева:

«Но, как дуб вековой
Неподвижен от стрел,
Неподвижен и смел
Встречу миг роковой.
. . . . . . . . . . . . . . .
Я умру, но умру
На погибель врагам»... [I]

Елизавета Николаевна выучила эту песню наизусть и, бродя одиноко в летние дни по запущенному барскому саду, распевала на придуманный ею самой мотив. Не меньшее влияние на душевный мир ее имели отголоски движения декабристов, образы которых промелькнули перед ней туманными тенями. В памяти запечатлелся родственник отца — молодой офицер, князь Волконский. Был ли он в родстве с декабристом Волконским, — неизвестно. Встречаясь с Елизаветой Николаевной в доме ее отца, он научил ее известной песне о декабристах в следующей редакции:

«Не слышно шуму городского,
На невской башне тишина,
Лишь на штыке у часового
Горит полночная луна.
Несчастный юноша ровесник
Младым цветущим деревам,
В глухой тюрьме заводит песню
И отдает тоску волнам.
Не жди, отец, меня, с невестой,
Сломи венчальное кольцо,
Здесь за решеткою железной
Не быть мне мужем и отцом». [II]

У нее было сильное желание узнать, кто этот юноша за решеткой? Офицер удовлетворил любопытство Елизаветы Николаевны, рассказав ей, что «были хорошие люди, которые хотели ycтроить так, чтобы никто не мог продавать людей. За это царь посадил их в тюрьму за решетку» ... При этом рассказе ей невольно вспоминались слова дворовой девушки: «Вырастешь — и тебя продадут» — и, сопоставляя их со словами офицера, Елизавета Николаевна не могла не полюбить этих людей, попавших за решетку, и не сочувствовать им.

«Другое яркое воспоминание, — пишет она в своей автобиографии, — осталось в моей памяти: родственник отца, тоже князь или граф (не помню) Багратион, которого у нас считали сумасшедшим; возможно, что он таким и был. Его визиты были таинственны. Помню его первое появление. Мы жили в деревне. Зима. Ночь. Метель. Собаки подняли неистовый лай, лакеи выбежали с зажженными фонарями во двор. В свете фонарей двигалась высокая мужская фигура. Прислуга встревоженно бежала к моей матери: “снимайте, скорее снимайте!” Мать спешила убрать со стен гостиной портреты царей. В гостиной появлялся высокий, сгорбленный, седой молодой старик. Не здороваясь ни с кем, он обводил глазами стены. Затем обращался к отцу: “у тебя хорошо, Николай, чисто, нет этой дряни по стенам”. Ко мне он относился как-то особенно любовно, сажал к себе на колени, много рассказывал мне непонятного, из чего в моей голове оставалось только представление опять же о каких-то хороших людях, не хотевших, чтобы людей продавали, как скот, о царе, загнавшем этих людей живыми под землю. Царь рисовался мне в образе сказочного чудовища, пожиравшего людей. По уходе таинственного гостя, отец приказывал мне никому не говорить о том, что рассказывал мне этот дядя. Я строго соблюдала приказ, гордясь, что мне доверяют какую-то тайну»...

Не удивительно, что манифест 19 февраля об освобождении крестьян от помещиков произвел на нее потрясающее действие: «Я была долго точно пьяная от радости», — пишет она в той же автобиографии. Отец еще до освобождения крестьян дал матери с Елизаветой Николаевной «вольную» и приписал их к мещанам г. Харькова, вследствие чего Елизавета Николаевна по официальным документам значилась: «незаконная дочь мещанки г. Харькова и полковника Солнцева».

По переезде в Харьков для Елизаветы Николаевны начался новый период жизни. Отец решил всерьез заняться ее воспитанием в подобающем его положению духе, готовя из нее «барышню». С этой целью были приглашены: француженка, учителя танцев, музыки и других предметов. По счастливой случайности, в числе учителей оказался студент-поляк, сосланный в Харьков по делу польского восстания [III]. Он также сыграл немалую роль в развитии революционных симпатий и наклонностей у своей ученицы. К смутным образам декабристов прибавились образы новых борцов и мучеников за свободу Польши. Его увлекательные рассказы об угнетенной нации, о борьбе поляков за свою свободу, о героическом участии в ней женщин возбуждали в Елизавете Николаевне энтузиазм и так разжигали ее воображение, что она искренне плакала от того, что она не полька и не сможет, подобно им, бороться за свободу.

На одиннадцатом году ее отдали в частный пансион Щербачевой, женщины-шестидесятницы передовых взглядов, серьезно относившейся к делу воспитания. Здесь молодые учителя давали не только уроки, но и весьма серьезно занимались общим развитием своих воспитанниц. К сожалению, пансион вскоре принужден был закрыться, не встретив сочувствия родителей, которые были особенно возмущены введением в женском пансионе гимнастических упражнений, для чего воспитанниц переодевали в мужские костюмы. Выйдя из пансиона, Елизавета Николаевна решила поступить в гимназию, из-за чего пришлось выдержать сильную борьбу с отцом, который считал гимназию слишком демократическим заведением. Она настояла на своем. В гимназии, благодаря бывшей ученице учителя полтавской гимназии Стронина [IV], сосланного на север по политическому делу, Елизавета Николаевна впервые познакомилась с литературой шестидесятых годов и с рвением принялась за чтение журналов «Русское слово», «Современник», стихотворений Некрасова и книг радикального направления. Под влиянием этого чтения в ней зародилось стремление к общественной деятельности.

При большом ее старании и энергии образовался кружок самообразования гимназисток, вскоре, впрочем, слившийся с таким же мужским студенческим кружком. Члены его увлекались преимущественно общественными вопросами. Не были забыты и естественные науки: астрономия, физика и другие отрасли знания. Но центральное и животрепещущее место занимал Чернышевский с его романом «Что делать?» и женский вопрос. К этому кружку принадлежал, между прочим, Лазарь Гольденберг [V], впоследствии видный революционер и эмигрант.

Это был период реформ и нараставшего общественного подъема. Освобождение крестьян, польское восстание, звон герценовского «Колокола», страстные призывы Бакунина, — все это будоражило молодежь и толкало ее к общественной работе на благо народа. В Харькове только что были введены новые судебные реформы — гласный суд. Передовая молодежь, забросив гимназии и учебники, шла на заседания нового суда, где нередко засиживалась за полночь. Там перед ее глазами развертывалась неприглядная русская действительность, подлинный быт трудового народа и связанные с ним общественные вопросы.

«Помню блестящую речь, — рассказывает Елизавета Николаевна, — только что выступившего на судебное поприще молодого товарища прокурора А. Ф. Кони, обвинявшего подрядчика, не построившего подпор при земляных работах, следствием чего было несколько трупов рабочих, засыпанных землей. Перед нами проходили крестьяне, обделенные землей при освобождении, судившиеся за бунты; женщины — убийцы своих мужей, не стерпевшие своего рабства, санкционированного законом»…

Наряду с организацией кружков самообразования Ковальская увлеклась эмансипацией женщин, а по окончании гимназии приняла самое активное участие в развивавшемся женском движении. К этому времени умер ее отец, полковник Солнцев, оставивший дочери в наследство несколько домов в Харькове. Перед Елизаветой Николаевной открылось широкое поле самостоятельной деятельности, и она вся целиком отдалась ей.

«Молодая, красивая, привлекательная, выдержанная, развитая, чуткая ко всяким общественно-полезным начинаниям, в которых она сама принимала самое деятельное участие, всецело тогда захваченная умственным движением 60-х годов, — тою первою гранью в молодой еще жизни, которая определила духовную ее личность, твердо наметила ближайшую линию ее личного и общественного поведения, — рьяная сторонница женской эмансипации» [3], — вот какой, по словам ее современника О. В. Аптекмана [VI], выступила Елизавета Николаевна на арену общественной борьбы и работы.

Она была душой и центром движения не только харьковской учащейся молодежи, но и более зрелые, талантливые, самые смелые и живые элементы студенчества в лице Л. Гольденберга, Я. И. Ковальского [VII] (будущего мужа), Шабельского, Максима Ковалевского [VIII], Куплевасского [IX], Горвица, Немировского и др. группировались вокруг нее. Этот кружок, организованный Елизаветой Николаевной, был не революционным, а скорее радикальным. Исключение составлял Лазарь Гольденберг, явно тяготевший к революционным методам борьбы. Сама Елизавета Николаевна тоже еще не определилась как революционерка, но она заметно тяготела влево. Это был период искания путей и выработки мировоззрения, еще очень туманного и не установившегося, но уже протестантского, вносившего определенную струю в ее деятельность среди молодежи.

Ее большой дом в Харькове, известный под названием «розового» (благодаря своей окраске), сделался сосредоточием умственной жизни города. Вместе со своим будущим мужем Я. И. Ковальским, оставленным при Харьковском университете по кафедре физики, она организовала бесплатные курсы для женщин, стремившихся к высшему образованию. Ковальский читал физику, химию, космографию. Приват-доцент Е. М. Делярю — естественные науки. Студенты: Фесенко — политическую экономию, Гончаров — историю, Рунге и Дзивинский — высшую математику. Популярность курсов была так велика, что трудно было вместить всех слушательниц, так много их было.

Не ограничиваясь этим, Елизавета Николаевна вступила в Харьковское общество грамотности. Занимаясь в воскресных школах, она знакомилась с работницами, присматривалась к ним и наиболее способных и любознательных стала приглашать к себе на дом. Образовался целый кружок, в котором, наряду с преподаванием арифметики и грамоты, Елизавета Николаевна читала отрывки беллетристики, рассказывала эпизоды из русской истории, знакомила с французской революцией, но, главным образом, вела пропаганду по женскому вопросу. Почти в то же время ею был организован мужской, по счету третий, кружок, интересовавшийся исключительно общественными вопросами.

Тогда же ею был организован женский кружок из интеллигентных девушек и женщин, ставивших своей целью изучение социалистов-утопистов. Большую помощь в ведении этого кружка оказывал М. М. Ковалевский. Владея хорошо французским языком и пользуясь возможностью получать книги из университетской библиотеки он, хотя и не сочувствовал социализму, но охотно помогал Елизавете Николаевне составлять рефераты и лекции о Фурье, Сен-Симоне, Роберте Оуэне и др. утопистах. Члены этого кружка были также ярыми сторонниками женской эмансипации.

Наконец, в доме Елизаветы Николаевны собирался еще один кружок — сельских учителей Харьковского уезда, организованный Я. И. Ковальским, имевшим обширные связи с сельским учительством. В воскресные и праздничные дни учителя приезжали в «розовый» дом, где их снабжали книгами, устраивались педагогические собрания, доклады, в которых политические темы занимали не последнее место. Но над «розовым» домом скоро нависла гроза: в деятельность Елизаветы Николаевны вмешались жандармы. Однажды во время учительского собрания, когда Я. И. Ковальский читал перед учителями реферат о наглядном обучении, в квартиру ворвались жандармы с полковником Ковалинским во главе. Увидев на столе разложенные географические карты и таблицы наглядного обучения, он растерялся:

— Все это очень хорошо, — удивленно сказал он, — вы делаете полезное дело, и ничего противозаконного я не вижу, но по предписанию свыше должен все ваши собрания прекратить, а, в случае возобновления их, вынужден буду вас арестовать.

Так неожиданно было прервано начало легальной общественной деятельности Елизаветы Николаевны. Бурная, кипучая жизнь «розового» дома замерла. Ковальская делает последнюю попытку легальной деятельности. Вместе с другими передовыми женщинами она ведет широкую агитацию о подаче петиции с просьбой о допущении женщин в университеты министру народного просвещения Д. Толстому, приезд которого ожидался в Харькове. Иллюзии легализма еще не были изжиты, и окрыленные надеждами сторонницы женской эмансипации действовали энергично и настойчиво. Многочисленные агитационные собрания сменялись одно другим и, наконец, была выбрана комиссия для составления петиции. В ее состав, кроме Елизаветы Николаевны, вошли профессора: Н. Н. Бекетов (химик) [X], юристы — Стоянов и Владимиров, и художница Иванова-Раевская [XI]. Когда петиция была составлена и покрыта многочисленными подписями, для подачи ее были выбраны 3 делегатки: Иванова-Раевская, Анна Аптекман [XII] и Елизавета Николаевна. Толстой принял делегаток очень холодно и даже враждебно и заявил, что никогда ничего подобного не разрешит:

«Никогда не допущу, женщины перепортят мне всех студентов».

* * *

После таких неудач, зимой 1870—1871 года Елизавета Николаевна уехала со своей приятельницей Анной Аптекман в Петербург и поступила на высшие женские курсы — Аларчинские и у Чернышова моста. В Петербурге ее притягивали не только наука и знание, но преимущественно общественная деятельность. Здесь она познакомилась с кружком передовых женщин. Кружок этот группировался в квартире сестер Корниловых, представляя нечто вроде женского клуба. Тут бурлила и кипела жизнь, полная высоких порывов. Споры и страстные дебаты о женском вопросе, о Парижской Коммуне, о процессе нечаевцев, о благе народа, кучи книг на полу, среди которых были: Флеровский — «Положение рабочего класса», Верморель — «48-й год», Луи Блан — первый том «Истории французской революции», Михайлов — «Пролетариат» и др. — вся эта новая атмосфера захватила и Ковальскую. Посещая дом сестер Корниловых, она познакомилась с Софьей Львовной Перовской [XIII], тогда еще очень юной девушкой, выделявшейся среди других женщин.

Вспоминая о своей первой встрече с С. Перовской, Елизавета Николаевна пишет: «Серое скромное, как будто еще гимназическое форменное платье, с белым небольшим воротничком, сидело на ней как-то неуклюже — видно было полное отсутствие заботы о своей внешности. Первое, что бросалось в глаза, — это необыкновенно большой, высокий и широкий лоб, который так премировал в маленьком кругленьком личике, что все остальное как-то стушевывалось… Всматриваясь в нее, я увидела под большим лбом серо-голубые глаза с несколько опущенными к вискам веками, смотревшие немного исподлобья с недоверчивым выражением. В глазах была какая-то упорная непреклонность. Маленький детский рот во время молчания был крепко сжат, как бы из боязни сказать что-нибудь лишнее. Лицо было глубоко вдумчиво и серьезно. От всей фигуры веяло аскетизмом-монашеством»… «меня все больше и больше влекло к скромно одетой девушке-аскетке. Перед моими глазами мелькало много лиц интересных, красивых, милых, но снова мое внимание возвращалось к девушке в сером. Может быть, отчасти в этом сыграло роль и то, что ее костюм своей беспретенциозностью резко выделялся между всеми, которые были одеты, поддаваясь своего рода моде этого круга женщин; может и то, что с детства меня влекли образы упорных защитников своей веры, шедших на самосожжение, на которых так походила эта девушка» [4].

Вскоре Елизавета Николаевна познакомилась ближе с Перовской и последняя, слышавшая о ее деятельности в Харькове, предложила ей вступить в кружок женщин, решивших заниматься изучением политической экономии по Миллю с примечаниями Чернышевского. Предложение было принято. Ковальская стала посещать кружок, в состав которого входили: Александра Ивановна Корнилова (Мороз) [XIV], Мария Карловна Вильберг [XV], Софья Львовна Перовская, Ольга Александровна Шлейснер (Натансон) [XVI] и еще кто-то. Одновременно все эти лица входили в состав еще одного женского кружка, который не хотел соединяться с мужскими кружками, считая, что мужчины, как более развитые, будут подавлять самостоятельное развитие женщин.

Параллельно с этим Елизавета Николаевна посещала и многие другие собрания, где, кроме женского вопроса, разбирались политические и социальные темы. Это был период большого духовного подъема молодежи. Одно собрание следовало за другим и не хватало времени попасть с одного на другое. Казалось, долго сдерживаемые лучшие и благороднейшие чувства передовой молодежи наконец прорвались наружу, хлынули бурным весенним потоком по всей России и потянули своих носителей «в народ». Назревала революционная атмосфера, и молодежь революционизировалась не по дням, а по часам.

В одном из кружков Елизавета Николаевна встретилась и познакомилась с известным чайковцем Феофаном Никандровичем Лермонтовым [XVII]. Настроенный крайне революционно, Лермонтов нередко посещал квартиру Ковальской, вел беседы на революционные темы, познакомил ее с предстоящим процессом нечаевцев, стараясь привлечь ее к какой-то конспиративной организации (существовала ли такая организация в действительности, или Лермонтов только пытался ее создать — неизвестно). От него же она получила первую нелегальную книжку «Устав Интернационала». В самый разгар собраний, организации кружков и начала процесса нечаевцев Ковальская серьезно заболела. Началось кровохарканье, и врачи настаивали на необходимости поездки на юг. Приблизительно в июле 1871 года больная, но уже с твердым, определенным революционным настроением, Елизавета Николаевна уехала в Харьков, где снова принялась за организацию и восстановление кружков. Но работать на этот раз пришлось недолго: болезнь ухудшалась и требовала отдыха и лечения. По совету врачей Ковальская уехала в Швейцарию, бывшую в то время центром русской революционной эмиграции.

В Цюрихе она попала в эмигрантскую колонию, познакомилась с членами разных кружков и занялась изучением различных течений русской революционной мысли, где главное место принадлежало бакунизму и лавризму. Елизавета Николаевна приняла программу бакунистов и в этом духе стала готовиться к будущей деятельности на родине. Поправив свое здоровье, она вернулась в Россию с твердым намерением «идти в народ». Сблизиться с народом и вести пропаганду в роли простой работницы при ее слабом здоровье было немыслимо, а душа рвалась к делу. Ведь это была:

…«та пора,
Как по нивам родимого края
Раздалось, серый люд пробуждая,
Слово братства, любви и добра»… [XVIII]

Ковальская поступает народной учительницей в деревню Царскую Славянку Царскосельского уезда, все молодое население которой работает на близлежащем Колпинском заводе. Распространение нелегальных революционных книжек и пропагандистская деятельность среди рабочих завода обратили скоро на себя внимание властей, и она попала под наблюдение. Почти накануне ареста, предупрежденная инспектором школ от земства Семеко о грозящей опасности, Елизавета Николаевна бежала в Петербург, проживая полулегально то здесь, то в Харькове.

31 мая 1878 года во время демонстрации по поводу оправдания Веры Ивановны Засулич Ковальская, бросившаяся на защиту избиваемого жандармами Пьянкова [XIX], была сама избита и вынуждена была уехать в Харьков, где целый год пролежала больная. Оправившись от болезни, она организовала два кружка рабочих-металлистов: один из рабочих завода Весберга, в который, между прочим, входил рабочий П. Л. Антонов [XX], впоследствии народоволец и шлиссельбуржец, и второй — на заводе Рыжова. Был еще организован и третий революционный кружок из студенческой и гимназической молодежи. Из него впоследствии вышли видные революционеры: Иван Кашинцев [XXI], Филиппов [XXII] и Алексей Преображенский [XXIII]. Работа в этих кружках велась по программе «Земли и воли». Ковальская имела тесную связь с землевольцами, распространяла газету «Земля и воля», хотя формально в организацию не входила, желая сохранить за собой свободу действий.

Бежавшая 25 августа 1878 года из-под ареста по пути в ссылку С. Перовская через некоторое время прибыла в Харьков. Она вела подготовку побегов Мышкину [XXIV], Войнаральскому [XXV] и другим, осужденным по «процессу 193-х» и заточенным в Харьковские централки. При удачном исходе дела необходимо было найти подходящее место для укрывательства бежавших. У Елизаветы Николаевны был собственный хутор в том же Белгородском уезде, где находилась и центральная тюрьма. Перовская обратилась к ней с просьбой использовать хутор для укрывания бежавших товарищей. Ковальская с радостью согласилась, но, к сожалению, использовать хутор не пришлось: он находился в противоположной от тюрьмы стороне уезда, да и сами побеги не удались.

В то время, когда Ковальская вела успешно революционную пропаганду в рабочих и ученических кружках, Харьков стал ареной крупных революционных событий. После неудачной попытки освобождения 1 июля под Харьковом Войнаральского и двух неудачных побегов из тюрьмы Медведева-Фомина [XXVI], в декабре (15—18) начались студенческие беспорядки, окончившиеся избиением студентов, а 9 февраля 1879 года Григорием Гольденбергом [XXVII] был убит харьковский губернатор, князь Кропоткин, за издевательство над революционерами, заключенными в централках. В поисках террористов в городе начались усиленные обыски и аресты во всех слоях общества. Ввиду этого Елизавете Николаевне оставаться в Харькове и продолжать свою революционную деятельность стало немыслимо. Вслед за покушением Соловьева [XXVIII] она перешла на нелегальное положение и 16 или 17 апреля 1879 г. скрылась из Харькова.

О деятельности Ковальской за этот период жандармские официальные источники сообщают, что: «Елизавета Ковальская в апреле месяце 1879 года привлекалась к дознанию в г. Харькове по обвинению в приобретении, хранении и распространении книг и брошюр социально-революционного содержания, в чем вместе с ней принимали участие студенты Харьковского университета Буцинский [XXIX] (судившийся позже в Киевском военноокружном суде в июле 1880 года) и Преображенский, а также девицы Анна Балашева, Ольга и Евгения Рубанчик, — но тогда же скрылась; в начале того же 1879 года Ковальская принимала участие в противозаконном сообществе, образовавшемся в Харькове, причем на квартире ее собирались сходки, на которых присутствовал Сыцянко [5] и другие лица, впоследствии судившиеся в Харьковском воен[но]-окр[ужном] суде»…

Снабженная рекомендательным письмом С. Перовской к ее друзьям в Чернигов, Ковальская затем побывала в Орловской и Воронежской губерниях и к осени 1879 года приехала в Петербург. Это было вскоре после Воронежского съезда, после которого произошло разделение общества «Земля и воля» на «Народную волю» и «Черный передел». Оставаясь на старой землевольческой платформе, она вошла в «Черный передел».

«Вступая в “Черный передел”, — говорит Ковальская в своих воспоминаниях, — принимая основные положения программы “Земли и воли”, по которой я и раньше работала, в вопросах тактики я колебалась. Опыты революционеров, работавших в деревне, были мало успешны. Чужому человеку в деревне приходилось долго, с трудом завоевывать доверие крестьян, а когда его престиж укреплялся, жандармы уже шли по его следам, приходилось сниматься с места, перекочевывать в другое, где повторялась та же история»… «В разных подходах к массам я постепенно пришла к мысли о необходимости выдвинуть на первый план деятельности, с одной стороны, экономический террор (он входил в программу “Черного передела”, но на первом плане стояли бунты), как более понятный, защищающий непосредственно интересы масс, берущий наименее жертв и поднимающий революционный дух; с другой стороны, организацию рабочих союзов, члены которых перебрасывали бы из городов в свои деревни революционную работу, и на первом плане опять же экономический террор [6].

У Елизаветы Николаевны скоро нашелся единомышленник в лице чернопередельца Николая Павловича Щедрина [XXX], человека большой энергии, огромной силы воли и глубоко преданного революционному делу. Они вместе стали вырабатывать программу, в которой выдвигали на первый план экономический террор и организацию рабочих союзов. Работу эту, однако, пришлось временно отложить. Чернопередельцы решили издавать свой партийный орган и для этой цели приобрели в Смоленске от Переплетчикова [XXXI] типографию. Елизавета Николаевна подыскала легальное лицо, согласившееся получить на свое имя накладную на товар, и, поселившись вместе со Щедриным, якобы ожидавшим под видом слесаря инструменты для открытия слесарной мастерской, они устроили квартиру, в которую была перевезена с вокзала типография. Отсюда уже ее по частям перенесли в специально устроенную для типографии квартиру и приступили к печатанию первого номера «Черного передела».

К несчастью, в типографию был приглашен наборщик рабочий А. Жарков [XXXII], вызванный из Саратова по рекомендации знавших его землевольцев. Арестованный случайно в Москве с нелегальной литературой, Жарков стал выдавать все, что знал. Его выпустили на свободу, по возвращении в Петербург он выдал 29 января 1880 года типографию «Черного передела», а затем целый ряд членов партии: Марию Крылову [XXXIII], Елизавету Шевыреву [XXXIV], О. Аптекмана, Приходько [XXXV], Короткевича [XXXVI] и др. Из центральных лиц партии Плеханов, Засулич, Дейч [XXXVII] и Стефанович [XXXVIII] эмигрировали за границу ранее; в Петербурге из центра партии оставались только Щедрин, Ковальская и Аксельрод [XXXIX], которого Жарков не знал. Щедрина и Ковальскую он хорошо знал в лицо, но не знал их квартиры. Приходилось заметать следы и уезжать из Петербурга, подальше от Жаркова.

Как раз в это время в Смоленске на фабрике Хлудова [7] произошла страшная катастрофа. Из опасения, чтобы рабочие не крали сырья, фабрикант Хлудов запирал их на ночь в фабрике. Ночью произошел пожар, и в огне погибло много рабочих. Ковальская и Щедрин были того мнения, что оставить безнаказанным такой случай нельзя. На очередь всплыл вопрос о применении к Хлудову экономического террора. Собираясь в Смоленск, они зашли к Аксельроду, чтобы поставить его в известность и переговорить о предполагаемом акте. Аксельрод отнесся к задуманному делу резко отрицательно, считая его не только нежелательным, но и вредным. Ковальская и ее товарищ были другого мнения. Начался длинный горячий спор, приведший к разрыву. Видя, что товарищи не отказываются от своих позиций в области экономического террора, Аксельрод мягко, но решительно заявил:

— Но вы не имеете права так поступать без согласия партии.

— А где она теперь? — спросила Елизавета Николаевна.

Действительно, от старого, первого центра почти никого не осталось, рассчитывать на заграничных товарищей не приходилось, а уцелевшие молодые кружки чернопередельцев ничего определенного и установившегося в этот момент не представляли.

— Во всяком случае, мы выходим из партии и будем работать независимо, — объявили Аксельроду его вчерашние единомышленники и, дружески распрощавшись, ушли.

Накануне отъезда Ковальской и Щедрина в Смоленск для организации террора против Хлудова их квартиру посетил представитель Киевских революционных кружков Иван Николаевич Присецкий [XL], присутствовавший при последнем их разговоре с Аксельродом. Информировав о положении дел в Киеве, о настроении киевских революционеров, он настойчиво звал их туда: «Едемте к нам в Киев, там ваши взгляды найдут благодарную почву», — убеждал он. Щедрин и Ковальская колебались. С одной стороны, живое, определенное дело звало в Смоленск и задерживало лишь отсутствие адресов и связей, с другой — манили планы широкой революционной работы в Киеве. Колебанию скоро был положен конец. Подойдя к окну, Елизавета Николаевна увидала через окно на противоположной стороне улицы двух подозрительных субъектов, нахально следивших за квартирой. Было ясно, что это шпионы, и раздумывать не приходилось. Воспользовавшись запасным выходом на следующую улицу, они покинули квартиру и через несколько часов уехали в Москву, условившись встретиться там с Присецким. Отъезд произошел за несколько дней до смерти предателя Жаркова, убитого 3 февраля 1880 года народовольцем Пресняковым [XLI].

* * *

В Москве Елизавета Николаевна и Щедрин пытались проводить свои взгляды среди студентов Петровско-Разумовской академии, но, не встретив сочувствия, Ковальская уехала в Киев для ознакомления с положением дел, Щедрин остался в Москве для завязывания связей с рабочими. В Киеве в этот период политическим розыском заведовал пресловутый жандарм Судейкин [XLII], который привлек в свои сотрудники Забрамского, вращавшегося среди киевских революционеров. Несмотря на тревожность и неустойчивость обстановки, почва для революционной работы в Киеве была благоприятна.

Встретившись в Киеве с членом центра «Черного передела» Михаилом Родионовичем Поповым [XLIII], Ковальская получила от него подтверждение всего, что раньше слышала от Присецкого. «Здесь, — сказал ей Попов, — мало разбираются в теориях, все стремятся в революционную работу, не хотят расходиться из-за программ. Соединившись в одну группу, мы не дадим другому течению очень уклоняться в сторону политической борьбы. Да, надо объединиться; я здесь соединяю воедино чернопередельцев и народовольцев»...

На другой день по приезде в Киев Елизавета Николаевна на одном нелегальном собрании развивала свою программу экономического террора и рабочих союзов, встретив большое сочувствие. Но вскоре ей пришлось покинуть Киев вследствие полученной телеграммы из Москвы. Москвичи готовили побег из тюрьмы одного видного чернопередельца Георгия Преображенского [XLIV]. Требовалось содействие М. М. Ковалевского, старого приятеля Елизаветы Николаевны по Харьковским кружкам, чтобы через него узнать, где и в каких условиях содержится арестованный товарищ. Все это Ковалевский сообщил Елизавете Николаевне, но побег не состоялся: Преображенского вскоре увезли в Петербург.

О возвращении в Киев не могло быть и речи. Благодаря предательству Забрамского, там шли массовые аресты и обыски. 25 февраля был арестован Игнатий Иванов [XLV], 28 февраля — М. Р. Попов и много других. В ответ на это Поликарпов [XLVI] 4 марта пытался убить предателя, но раненый Забрамский успел бежать; Поликарпов тут же застрелился. Пришлось временно остаться в Москве, где тоже не все было благополучно. Ковальская с Щедриным, под видом актеров, ждущих приезда антрепренера, поселились в Замоскворечьи, в Кокорьевских номерах. Через месяц, когда вакханалия арестов несколько стихла, они вернулись в Киев. Там был полнейший разгром; от революционных кружков оставались жалкие остатки. Несмотря на это, настроение у оставшихся и уцелевших было революционное, боевое.

При таких условиях Щедрин и Ковальская принялись за работу по следующей программе: «Цель — изменение существующего строя на социалистический. Такое изменение возможно только путем народной революции. Предпосылки для таковой в России имеются: община, тяга русского народа к артели и к самоуправлению. Революция в России если будет, то только социалистическая. Народ поднимется только за землю. Политические требования для него мало понятны. Всякий переворот, совершенный даже социалистической партией (а не революция, совершенная народом), неизбежно будет только политическим; дав стране свободы наподобие свобод на Западе, он ничего не даст в области экономического изменения положения трудящихся, облегчив в то же время возможность для буржуазии сорганизоваться и тем стать более опасным и сильным врагом трудящихся. Недовольство своим положением существует у крестьян и рабочих, но отсутствие веры в возможность самим свергнуть существующий строй мешает народу поднять восстание. Надо дать ему эту уверенность. Центральный политический террор далек для их понимания. Только террор экономический, как защищающий их непосредственные интересы, который мы тогда именовали “демократическим” — убийство всяких ближайших к народу полицейских и административных лиц — понятен народу, берущий меньше жертв, чем бунт и стачка, только такой террор может поднять веру в возможность самим, сорганизуясь, свергнуть существующий строй. Интеллигенции работать в деревне почти невозможно. Работать среди городских рабочих легче. Рабочие, возвращаясь в свои деревни, смогут в крестьянстве проводить такую программу действий»…

Скоро удалось наладить связь с железнодорожными рабочими, а через них и с рабочими Киевского арсенала. На одном из собраний Елизавета Николаевна и Щедрин ознакомили рабочих со своей программой и, встретив полное сочувствие, предложили немедленно основать «Южно-русский рабочий союз». Предложение было принято с восторгом. Так возник по инициативе Ковальской и Щедрина рабочий союз, принявший потом огромные размеры для того времени. К нему присоединился ряд выдающихся революционеров: Софья Богомолец [XLVII], Алексей Преображенский, Павел Иванов [XLVIII], Иван Кашинцев и др.

«Нужно признать, — пишет историк М. Балабанов, — что до того в Киеве не было организации, которая просуществовала бы так долго и развила бы столь широкую деятельность. Возможно даже, что “Южно-русский рабочий союз” был вообще первой более прочной революционной организацией в Киеве».

То же говорит Василий Елисеевич Горинович [XLIX] в своих показаниях, говоря, что «до приезда в Киев Ковальской и Щедрина в Киеве не было никакой организации в революционном духе». Это подтверждает и генерал-майор Кутайсов, посланный на юг России «для исследования антиеврейских беспорядков и вообще о положении вопроса среди крестьян и рабочих юга в смысле влияния на них антиправительственных направлений», — в письме к графу Игнатьеву: «То, о чем мечтали социалисты на севере, т. е. стройная организация, — то здесь почти удалось, и “Ю.-Р. Р. С.”, что бы ни говорили люди, отрицающие его серьезное значение, тем не менее существует, и что более всего опасно, это — что он близок к народу, имеет влияние на народ, действует вполне сознательно и медленно, но зато верно разрушает все те отношения, которые существуют между народом и правительством»…

Действительно, «Союз» развил широкую интенсивную деятельность во всех направлениях, группируя вокруг себя все больше и больше рабочих. Вспоминая об этом, Елизавета Николаевна пишет:

«Рабочие повалили к нам в таком количестве, что мы не знали, где найти место для собраний. Была весна, мы избрали место для сходок за Байковой рощей, за городом. Обыкновенно часов в одиннадцать вечера мы заходили вдвоем со Щедриным в одну квартиру, где меняли свою наружность, затем отправлялись на сходку. Нас встречала толпа. В темноте ночи мы вели беседу, пока не занималась заря. Усталые рабочие жадно слушали, не думая об отдыхе. Так как рабочих, группировавшихся подле нас, в это время было около семисот человек, то мы делили их на группы, которые по очереди приходили в разные дни недели. Таким образом, с каждой группой мы виделись только раз в неделю. Редко бывало на сходке менее 100 человек»…

Нелегальная типография «Союза», хорошо законспирированная, выпускала целый ряд прокламаций: к крестьянам, к рабочим, к обществу, откликаясь на все животрепещущие вопросы и события жизни. Многие из этих прокламаций, как «Суд над социалистами в Киеве», «Конституция ничего не даст народу», «Что такое Интернационал» и др., принадлежат перу Ковальской. «Союз» наметил террористический акт, в котором террор экономический соединялся с политическим; было послано угрожающее письмо Черткову, как генерал-губернатору и как помещику. Исполнение акта взял на себя Щедрин, но усиленная слежка филеров мешала ему привести акт в исполнение. Большим тормозом в революционной работе служило безденежье. Работа велась исключительно на личные средства Елизаветы Николаевны, получаемые ею от матери на житье, да на грошовые взносы рабочих. О значении и роли Ковальской в делах «Южно-русского рабочего союза» дает наглядное представление в своих воспоминаниях Н. Л. Геккер [L]:

«Когда я приехал в Киев, я застал уже организацию “Союза” с некоторым, и даже довольно большим, ущербом: незадолго перед тем были арестованы Щедрин и Ковальская. Это были основатели и руководители “Союза” в первое время его существования. Но вся группа, стоявшая во главе его, была еще крепка и сплочена...» Но в общем направлении ее произошли некоторые отклонения, которых нельзя здесь не отметить. Дело в том, что с самого начала состав руководящей группы был далеко не однородный. Правда, ее члены все были народниками. И в этой группе сказались те различные течения, которые тогда обозначались среди народников, оставшихся верными своей основной программе.

Поэтому в ней с самого начала оказались представители разных народнических оттенков. Одни тянули в деревню больше, другие меньше; одни склонялись к политической борьбе больше, другие меньше, у одних на первом плане стояли крестьяне, у других рабочие и т. д. Начнем с Щедрина и Ковальской. Из партии «Черный передел» они вышли потому, что не могли согласиться с новой программой; поэтому они создали свою особенную «анархическую», с тактикою экономического и центрального террора и вокруг нее сгруппировали будущих членов «Ю.-Р. Р. С.»; «Киевские народники присоединились к этой программе, но сразу не могли отрешиться от своих старых и закоренелых тенденций, усвоенных ими от так называемых “бунтарей” [LI]. Да и в большинстве своем они были настоящими “деревенщиками”, неизменно тянувшимися к деревне и настроенными, главным образом, в пользу работы среди крестьянства. В городе они оставались как бы временно и приспособлялись к городской работе по необходимости. И то, что они присоединились к программе “Ю.-Р. Р. С.”, став во главе его, нужно считать большей или меньшей случайностью: значение тут имели эклектизм программы и организаторская энергия Ковальской и Щедрина. Но главную роль тут играла потеря прежнего равновесия и устойчивости, удерживавших старых “деревенщиков” в их напряженном тяготении к деревне...».

«Таким образом, с самого начала в недрах центральной и руководящей группы “Ю.-Р. Р. С.” таились два различных течения.

Одно представлено было в лице Ковальской и Щедрина, стремившихся прежде всего создать обширную рабочую организацию в городах и поставивших в первую очередь проведение фабричного террора. Другое направление, к которому принадлежали “деревенщики”, главным образом С. Н. Богомолец и Павло Иванов, выражалось в стремлении перенести центр деятельности в деревню. Сначала эти два течения сливались в одно яркое проявление организационной работы, направленной к упрочению “Союза”. И соответственно с этим, работа сосредоточивалась, главным образом, в Киеве и окрестных городах. Но после ареста Щедрина и Ковальской второе течение стало обозначаться сильнее и даже преобладать над первым, и, соответственно с этим, деятельность “Союза” отошла от городских рабочих и отклонилась в сторону деревни и крестьян. В первое время после ареста Ковальской и Щедрина работа шла по инерции, по уже раз заведенному шаблону. Она направлялась, главным образом, в сторону рабочей организации, успехи “Союза” росли с каждым днем, и в Киеве к нему примкнула вся сознательная рабочая масса. Огромное влияние и большую популярность “Союзу” доставляла его энергичная борьба с начальством киевских арсенальных мастерских, направленная к увеличению рабочей платы, к уменьшению рабочего дня и к завоеванию других льгот для рабочих».

Соприкасаясь при широкой, интенсивной работе с массой различных людей, Елизавете Николаевне приходилось соблюдать сугубую осторожность. Многие знали ее в лицо по ее деятельности в Харькове, Петербурге и Москве. В интересах конспирации ей не редко приходилось ходить в мужском костюме, что сильно вводило в заблуждение шпионов, отмечавших в своих донесениях:

«Агентурные сведения и наблюдения жандармских унтер-офицеров дали указания, что после ареста руководителей киевского преступного кружка Попова [8] и Иванова [9], летом нынешнего года в Киеве появились два новых агитатора [10], которые начали группировать подле себя н о в у ю п а р т и ю, к которой примкнули проживавшие в Киеве нелегальные члены сообщества и рабочие. Эти два лица стали во главе партии, причем ни один из них не имел постоянной квартиры, а скрывались у различных лиц. Спустя некоторое время, один из них оставил Киев, другой же продолжает организацию партии, где он и известен под именем “Рыжего” [11], и, как было установлено агентурными сведениями и наблюдениями жандармов, нанял квартиру по Жилянской улице, в доме № 32, предъявив документы на имя дворянина Черногорова. С ним вместе начала проживать и неизвестная женщина [12], выдаваемая им за свою жену»...

Тяготение рабочих к «Ю.-Р. Р. С.» стало беспокоить киевскую группу народовольцев, о чем Елизавета Николаевна узнала от своего товарища Павло Иванова. На этой почве состоялось собрание из народовольцев и представителей «Союза» — Ковальской и П. Иванова. Народоволец И. Левинский склонял членов «Союза» к соединению с «Народной Волей». Ковальская возражала. Затянулся горячий спор по вопросам программы и тактики. Народовольцы убеждали «Союз» отказаться от экономического террора, ссылаясь на то, что это отпугнет от революции всех сочувствующих либералов. Проповедникам экономического террора такие доводы были малоубедительны и укрепляли их на своих позициях, и переговоры закончились ничем. После этого Елизавета Николаевна уехала в Одессу с нелегальной литературой и для завязывания связи с рабочими кружками, но, попав в сферу наблюдения агентов охранки, принуждена была спешно уехать, сдав литературу местному деятелю С. Майеру [LII].

В этот период в Киевской тюрьме, как известно, были заключены видные киевские революционеры: М. Р. Попов, И. К. Иванов и Ф. Н. Юрковский, которым грозила смертная казнь. «Южно-русский рабочий союз» принялся за подготовку для них побега, но большим препятствием для осуществления этой цели служило отсутствие денег. Елизавете Николаевне предстояло съездить в Крым, к отцу застрелившегося К. Поликарпова, который, по словам Павло Иванова, не откажет в помощи товарищам сына.

«Я колебалась, — пишет Ковальская, — большинство родителей того времени всегда видело причину гибели своих детей во вредном влиянии на них революционеров. Ехать к старикам, не успевшим еще пережить недавнюю трагическую смерть любимого сына, ехать просить у них денег, чтобы спасти каких-то неизвестных им, быть может, в их представлении людей, сгубивших сына, — было крайне неприятно. Однако, так как других источников у нас не было, а троим — Попову, Иванову и Юрковскому [LIII] грозила смертная казнь, пришлось решиться»...

Елизавета Николаевна удачно выполнила свою миссию. Она отыскала имение Поликарпова, находившееся вблизи Симферополя, где была тепло принята стариками, родителями покойного товарища и, получив от них 1000 рублей, вернулась тотчас же в Киев. Деньги были переданы товарищам в тюрьму, план побега вполне налажен, но благодаря предательству Ярослава Пиотровского [13], не входившего в «Союз», а знавшего Павла Иванова, побег провалился.

Деятельность «Союза», как организационная, так и пропагандистская все ширилась, но над головой его руководителей уже нависла гроза. Как ни были конспиративны и осторожны Ковальская и Щедрин, но предательство того же провокатора Пиотровского погубило их. Заметив за собой слежку, но не подозревая предательства, они покинули квартиру на Желянской улице и, отметившись выбывшими в Москву, поселились на Мало-Подвальной улице, в доме № 15 под именем Алексея и Елизаветы Лесковых. Однако это уже не могло спасти их от ареста.

* * *

Руководимые Пиотровским, жандармы обнаружили, что разыскиваемые лица не уехали, а продолжают жить в Киеве. По объяснению жандармов, Черногоровых долгое время трудно было арестовать «вследствие их крайней осторожности, лишавшей всякой возможности следить за ними», пока, наконец, жандарм Грицул после долгих поисков не обнаружил квартиру Щедрина и Ковальской на Мало-Подвальной улице. Из того же донесения жандармы узнали, что авторами распространявшихся за последнее время прокламаций от имени «Южно-русского рабочего союза» являются те же Лесковы. Начальник Киевского жандармского управления полковник Новицкий постановил арестовать Елизавету Николаевну и Щедрина, но зная их за людей энергичных и решительных, готовых встретить врага с оружием в руках, а главное — уничтожить вещественные доказательства, если их арестуют в собственной квартире, — он поручил своему помощнику Судейкину задержать их на улице. Ковальская и Щедрин, никогда не расстававшиеся с оружием, на этот раз, выходя из квартиры в ближайшую библиотеку, не захватили с собой револьверов.

22 октября 1880 года Елизавета Николаевна и Щедрин, выйдя из дому, были арестованы на Владимирской улице, набросившимися на них жандармами и шпиками. Желая выиграть время и обратить на себя внимание прохожих, которые могли бы разнести по городу весть и тем предупредить других революционеров, безоружные товарищи вступили в неравную борьбу со своими врагами. Силы были слишком неравны и после короткого шумного сопротивления их увели в Старо-Киевский участок. При допросе жандармским офицером Скандраковым Ковальская показала, что она — Елизавета Сергеевна Лескова, принадлежит к партии социалистов-народников, но от дальнейших разговоров и от предложения назвать настоящую фамилию отказалась. По вещественным доказательствам, захваченным на их квартире, правительство ясно видело, что перед ним центральные фигуры нашумевшего «Южно-русского рабочего союза».

Через несколько дней после ареста Ковальскую вызвали в канцелярию участка на допрос. Допрашивали товарищ прокурора Качуков и жандарм Скандраков. Последний, вынув из портфеля ее карточку, спросил: «Вам не знакома эта особа?» Не было никакого смысла запираться и отрицать столь очевидное доказательство. Елизавета Николаевна подтвердила, что она действительно жена дворянина, Елизавета Николаевна Ковальская, от роду имеет 28 лет. Окончила Харьковскую женскую гимназию. С мужем (Я. И. Ковальским) разошлась около 6-ти лет. Указать свое местопребывание до приезда в Киев отказалась. Не пожелала также указать, где и при каких обстоятельствах познакомилась со Щедриным и назвать фамилии своих знакомых. Единственно, что подтвердила Ковальская, это — свое проживание под именем Черногоровой, Шишкиной и Лесковой, но откуда приобрела указанные документы, сказать не пожелала. На вопрос Кочукова о революционной деятельности, Елизавета Николаевна ответила:

— Я революционерка-социалистка. Никаких показаний по делу давать не буду!...

— Но вы должны знать, что вам грозит очень, очень серьезное наказание...

Прокурору оставалось только сложить портфель и уйти. Допрос продолжался Скандраковым:

— Мы о вас очень много знаем и по Харькову и по Петербургу. Киев на военном положении. Это пахнет смертной казнью. Вы молоды, красивы, у вас вся жизнь впереди... Расскажите откровенно все, мы вас отправим за границу, никто не узнает о ваших показаниях, — убеждал он.

Елизавета Николаевна, поднявшись с места, ответила:

— Распорядитесь увести меня в камеру, я не желаю выслушивать ваши гнусные предложения!..

Допрос на этом закончился, и с тех пор ее больше не трогали.

Была еще одна попытка со стороны самого Судейкина выведать что-либо. Но первый же разговор с Елизаветой Николаевной убедил Судейкина в безнадежности его ловких подходов. Помощник пристава Старо-Киевского участка весьма отзывчиво относился к Ковальской и оказывал ей ряд мелких услуг. Как-то, найдя случайно кусочек угля, Елизавета Николаевна написала на стене своей камеры отрывок стихотворения Некрасова:

«Вам же не праздно, друзья благородные,
Жить и в такую могилу сойти,
Чтобы широкие лапти народные
К ней проторили пути»...[LIV]

Дежурный полицейский офицер Судовский [14], увидевший эту надпись во время утренней поверки, прочитав ее, приказал стереть. Помощник пристава отказался это сделать: «Стихи очень хорошие, зачем же их стирать?» — ответил он. И надпись осталась.

Параллельно со следствием по делу «Южно-русского рабочего союза» в Петербурге против Щедрина и Ковальской началось дело по обвинению Щедрина — в организации убийства шпиона Жаркова, и Ковальской — в снабжении оружием товарищей, конвоировавших во время перевозки типографию «Черного передела». По этому делу Елизавету Николаевну увезли 5 ноября 1880 года в Петербург для дознания. Но там свидетельскими показаниями было установлено, что в момент убийства Жаркова в Петербурге Щедрин и Ковальская жили в Москве, и их вернули в Киев.

4 января 1881 года были арестованы товарищи Ковальской: Софья Богомолец, А. Преображенский, И. Кашинцев и Мария Присецкая [LV], а еще месяца через 3 жандармы захватили типографию «Союза» благодаря рабочему, работавшему в типографии Ратке, и затем четверых товарищей: П. Иванова, В. Кизера [LVI], позже А. Доллера [LVII] и случайно попавшую в это дело С. Кузнецову. Между тем приближалась весна 1881 года. Наступил день 1 марта, когда от руки народовольца И. Гриневицкого пал Александр II. Об этом событии Елизавета Николаевна узнала от своего соседа по камере — уголовного, который проходя мимо ее камеры, проговорил: «Le roi est mort» (король умер). Ночь была беспокойна и тревожна. В коридор ввели солдат, расставили их у камер. Сна не было от мыслей, назойливо лезущих в голову: «Царь не умер, царь убит», — думала Ковальская. «Если царь умер, — рассуждала она, — почему такая растерянность пристава? Зачем в коридор введены солдаты? Если убит, начнется ли революция? Кто начнет?.. Крестьянство не поймет этой смерти... Рабочие? В России рабочих капля в море, а сознательных, может быть, сотни. Буржуазия, даже либеральная, труслива и расчетлива. Надежный оплот революции, всегда готовый жертвовать собой для блага народа, — интеллигенция — рассеяна по тюрьмам и ссылкам... Хотелось верить, и не верилось».

Наутро пристав, открыв дверь камер Ковальской и Богомолец, сказал:

— Пожалуйте наверх присягать новому императору Александру III.

— Почему, — спросили они, — разве Александр II отказался от престола?

— Присягать ни старому, ни новому я не стану, — возразила Елизавета Николаевна. То же ответила и С. Богомолец. Приставу влетело от Судейкина за незнание закона, так как женщин к присяге не приводили.

Весной Ковальскую и Богомолец из Старо-Киевского участка перевели в тюрьму, а за ними перевели и еще некоторых обвиняемых, за исключением Щедрина, И. Кашинцева и А. Преображенского, сидевших в крепости на Печерске, и всех объединили в один процесс. В двадцатых числах мая обвиняемым вручили обвинительный акт, по которому они предавались военно-окружному суду по 249 ст. [LVIII]

26 мая 1881 года начался процесс. Скамью подсудимых заняли: Николай Павлович Щедрин, Елизавета Николаевна Ковальская, Алексей Иванович Преображенский, Софья Николаевна Богомолец, Иван Николаевич Кашинцев, Павел Осипович Иванов, Александр Иванович Доллер, Вячеслав[LIX] Эдуардович Кизер, Мария Николаевна Присецкая и Софья Кузнецова. Дело слушалось при открытых дверях, но публика в зал допускалась по билетам с большим ограничением. Всем подсудимым был назначен один казенный защитник. Елизавета Николаевна, Щедрин, Богомолец, Преображенский и Кашинцев от защиты отказались. Обвинение поддерживал известный прокурор Стрельников, большой любитель смертных казней [LX]. На вопрос председателя суда об имени, звании и т. д. Ковальская ответила: «Я — социалистка-революционерка, суда вашего правительства не признаю и участвовать в нем не желаю». Председатель усиленно дребезжал колокольчиком, пытаясь заглушить ее слова, но публика в зале их безусловно слышала. Почти то же самое ответили Щедрин, Кашинцев, Богомолец и Преображенский. Об отношении подсудимых к суду прокурор судебной палаты Загоскин сообщает министру юстиции:

«Из обвиняемых Щедрин, Преображенский, Кашинцев, Ковальская и Богомолец, при опросе их председателем суда о звании, возрасте и вероисповедании, заявили, что принадлежат к партии социалистов-народников и потому, не признавая никакого иного суда, кроме народного, считают военный суд некомпетентным, вследствие чего на какие бы то ни было вопросы отвечать не желают. Следуя такому заявлению, означенные обвиняемые отказались отвечать на вопрос председателя о виновности, предложенный им по прочтении обвинительного акта, равным образом, отказались от права последнего слова по окончании судебных прений. Остальные обвиняемые, дав должные ответы на упомянутые вопросы председателя в начале заседания, заявили по прочтении обвинительного акта, что виновными себя не признают» [15].

Процесс, продолжавшийся четыре дня, закончился 29 мая. Судьи совещались более пяти часов и наконец появились в зале. В своем приговоре суд констатировал, что по совокупности преступлений все подсудимые, кроме Присецкой и Кузнецовой, подлежат смертной казни, но затем, перечислив «смягчающие вину обстоятельства», приговорил: Щедрина и Преображенского — к смертной казни через повешение; Ковальскую — к бессрочной каторге; Павла Иванова, Кашинцева, Богомолец, Кизера, Доллера — на 20 лет каторги; Присецкую — на 15 лет и Кузнецову — к аресту на 3 недели. Затем, по ходатайству суда, Кашинцеву и Богомолец каторга была сокращена на 10 лет, Доллеру и Кизеру — заменена ссылкой на поселение и Присецкой — ссылкой на житье в Томскую губернию. Потом, по ходатайству Дрентельна [LXI], смертную казнь Щедрину и Преображенскому заменили бессрочной каторгой. Одновременно с окончанием процесса «Южно-русского рабочего союза» в Петербурге было ликвидировано дело по обвинению Щедрина и Ковальской в убийстве шпиона Жаркова.

* * *

8 июня 1881 года Елизавета Николаевна с товарищами была увезена из Киева в Москву, в Бутырскую тюрьму, для отправки в Сибирь на Кару [LXII]. В Бутырках она просидела до осени, а затем их направили в Сибирь. Партия высылаемых состояла в большинстве из лиц непокорных, настроенных бунтарски, и весь длинный этапный путь сопровождался бунтами, протестами и столкновениями с этапным и тюремным начальством. Глубокой зимой партия прибыла в Красноярскую тюрьму, где во время приемки этапа у революционеров произошло столкновение с тюремным инспектором Гагариным, пытавшимся отнять у заключенных теплое белье. Те отказались подчиниться. Партию поместили в грязные нетопленные камеры, куда сквозь разбитые стекла дул морозный ветер со снегом.

Начальник тюрьмы Островский, человек грубый и жестокий, держал себя крайне вызывающе. Атмосфера накалялась, и в результате вспыхнул бунт, а за ним и голодовка. А. Долгушин [LXIII], содержавшийся в Красноярской тюрьме, когда сюда подвезли партию, дал Островскому пощечину. Больная, харкающая кровью Елизавета Николаевна, участвуя во всей этой борьбе, сильно подорвала свое здоровье. Однако голодовка окончилась победой протестантов, все требования которых были удовлетворены. Вслед за этим Ковальскую вместе с Богомолец отправили в Иркутск, разделив всю партию по 2 человека из опасения дальнейших бунтов. По прибытии в Иркутск Елизавета Николаевна бежала из тюрьмы 16 февраля 1882 года, переодевшись тюремной надзирательницей, выведя Богомолец под видом своей гостьи. В этом им помогала Е. Южакова [LXIV], сидевшая в той же камере. Об этом побеге Ковальская рассказывает следующее:

«Вечерняя поверка, пройдя нашу проходную камеру, входила в камеру уголовных женщин. Я в виде надзирательницы должна была с Богомолец, моей гостьей, успеть выскочить во двор, потом выйти на улицу через открытую в этот час калитку, у которой стоял разводящий. Разводящие в этот момент сменялись, и поступающий не мог знать, вышла ли уже надзирательница из тюрьмы. Выбежать надо было, пока поверка находилась в камере уголовных: в нашем распоряжении было всего минут 5. А Южакова должна была успеть положить на наши кровати заранее заготовленные манекены, сделанные из всякого тряпья, накрыть их с головой арестантскими халатами, чтобы поверка, проходя обратно через нашу камеру, видела нас лежащими на постелях. Южакова выполнила эту роль прекрасно, и наш побег был обнаружен только на другой день»…

Пробыв на воле около 2-х недель, они были арестованы 28 февраля. При водворении в тюрьму у них произошло столкновение со смотрителем тюрьмы Бернгардтом, которому Ковальская при этом дала пощечину. Ее заковали в наручни, а на Богомолец надели смирительную рубашку и обеих бросили в карцер. Сидевший в той же тюрьме Щедрин, узнав об этом, вызвал к себе в камеру чиновника Соловьева и с такой силой ударил его по лицу, что тот упал. Щедрина приговорили за это к смертной казни, но по ходатайству губернатора Педашенко смертный приговор заменили прикованием к тачке. По словам М. Р. Попова: «смягчению приговора много способствовали иркутские дамы, не дававшие покоя губернатору Педашенко, требуя отмены смертной казни. Дамы в своих салонах говорили о Щедрине, как о рыцаре и защитнике женщин»...

За побег Ковальской прибавили срок испытуемой [LXV].

В то время, когда Николай Павлович Щедрин сидел под смертным приговором, Елизавету Николаевну и Софью Богомолец, в сопровождении жандармов, увезли на Кару, куда они прибыли через 14 дней. В женской тюрьме тогда находились: Наталья Армфельд [LXVI], Мария Кутитонская [LXVII], Юлия Круковская [LXVIII], Мария Коленкина [LXIX] и Екатерина Сарандович [LXX]; остальные: Елена Россикова [LXXI], Софья Лешерн [LXXII], Виктория Левенсон [LXXIII] и Софья Шехтер [LXXIV] были в тюремном лазарете.

«Тюрьма, — рассказывает Елизавета Николаевна, — состояла из 3-х небольших комнат, 2-х маленьких, темных, нечто вроде карцеров, кухни и передней. Размещались мы по комнатам как хотели. Целый день могли проводить во дворе. Нам выдавали хлеб, крупу, немного мяса: мы сами готовили себе пищу, имели право покупать на свои деньги продукты через надзирательницу. Довольно долго со времени нашего приезда мы не имели никакого представления о нашем начальстве. Единственный наш страж, надзирательница, скорее играла роль нашей экономки, и та на ночь уходила домой. В довершение идиллии надзирательница по нашей просьбе распорядилась принести нам срубленных молодых лиственниц, которыми мы украсили комнаты. И только часовые вокруг палей своими перекличками говорили нам “memento mori”... Время проходило в чтении (мы получали книги из библиотеки мужской тюрьмы, довольно богатой), в приготовлении пищи, в шитье, вернее — в починке изношенной одежды, в разговорах и спорах на разные политические темы...»

Такая идиллия продолжалась, впрочем, недолго. Над тюрьмой нависли тяжелые грозовые тучи, вылившие на головы заключенных целый поток издевательств. В первых числах мая 1882 года из мужской тюрьмы бежало 8 человек. Прибывший из Читы губернатор Ильяшевич, ворвавшись 11 мая со стражей в тюрьму, произвел настоящее побоище заключенных. После этого всех мужчин разослали по разным промыслам и посадили на карцерное положение. Избитые товарищи объявили 13 мая голодовку, тянувшуюся около 2 недель и окончившуюся в двадцатых числах мая, а в первых числах июня 16 наиболее активных протестантов были отправлены в Петропавловскую крепость.

Все эти события нашли живой отклик в женской тюрьме. Начались волнения, споры и рассуждения, как реагировать на произвол тюремщиков. Мнения резко разделились. Часть женщин во главе с Брешко-Брешковской [LXXV] всякую борьбу в тюрьме считали бессмысленной, не достигающей цели, и все свои надежды возлагали на товарищей с воли, которые должны явиться мстителями за поруганных узников. Другая часть — в лице Ковальской, Россиковой и Богомолец — была совершенно противоположного мнения, считая для себя принципиально недопустимым молчаливо сносить физическое и моральное издевательство тюремщиков, и стояла на точке зрения активной борьбы и протестов.

Не успели женщины прийти к какому-либо решению, как беда нагрянула и в женскую тюрьму. Камеры стали запирать на замок, отняли все, что было возможно, переодели в арестантское платье и в камеры поставили параши. Все это сопровождалось издевательствами, насмешками и угрозами. Это вызвало ответные протесты женщин-революционерок. Началась голодовка, которую дня через 2 часть женщин во главе с Брешковской прекратила, решив подчиниться режиму. Елизавета Николаевна, Богомолец и Россикова от подчинения отказались и продолжали протест. Спустя некоторое время всю женскую тюрьму перевели на Усть-Кару.

«Усть-Карийская тюрьма, — рассказывает Ковальская, — была построена исключительно как карцерное помещение для уголовных. Поэтому и устройство ее было таково: длинный широкий коридор, посреди которого стояли две большие варистые печи; по бокам коридора слева и справа шли крошечные камеры величиной менее кубической сажени с крошечными окошечками вверху, какие делаются в плохих конюшнях. По стенам камер было нечто из досок вроде нар для спанья, между нарами оставалось пространство, в котором с трудом можно было повернуться, в которое был втиснут ушат-параша. Грязные стены буквально кишели клопами, которые целыми огромными пятнами двигались по всем направлениям. Камеры не имели никаких печей. Несмотря на лето, при входе в них охватывал холод и сырость. Зимою стены внутри камер покрывались снегом. Пол из деревянных досок был изъеден крысами, которые беззастенчиво появлялись даже днем; на нарах никаких признаков постелей»…

Попав в такую обстановку, Ковальская и ее товарищи заволновались. Тюремное начальство, стараясь их успокоить, уверяло, что камеры будут открыты, им выдадут собственное платье, а помещение отремонтируют. Но через несколько дней камеры оказались на замке, и ни одно из обещаний не было выполнено. В итоге, протестантки начали борьбу. Вслед за этим началась голодовка, на третий день которой часть требований заключенных была удовлетворена. С этого момента в тюрьме начинается ряд беспрерывных протестов и голодовок, известных на Каре под названием «бунтов». Чтобы положить конец этим историям, начальство назначило следствие. Протестантки отказались идти на допрос, жандармам приходилось носить их на руках в контору: принесенные в контору отказывались отвечать. Однажды в камеры бунтующих явился какой-то чиновник с бумагой в руках и прочел следующее:

«Вызванные на допрос о бунтах Ковальская, Шехтер, Богомолец и Россикова, не пожелавшие ничего сказать ни в свое оправдание, ни в свое порицание, переводятся из разряда исправляющихся в разряд испытуемых»...[LXXVI]

Только за период трехмесячного пребывания заведующим политической тюрьмой на Каре жандармского офицера Бурлея в Усть-Карийской тюрьме было сравнительно спокойно. К этому времени к бунтующим присоединились Мария Павловна Ковалевская [LXXVII], привезенная обратно на Кару из Минусинска, где она находилась на излечении. Бурлей заметно смягчил режим, установленный его предшественником Халтуриным. Он открыл камеры, выдал узницам белье их, часть платья, книги и разрешил переписку с родными. При нем Елизавета Николаевна и ее товарки значительно отдохнули.

Через три месяца Бурлея сменил офицер Шубин. Он стал «подтягивать» бунтующих, грозил непокорным расстрелом, но, встретив сильный отпор со стороны протестанток, стушевался и присмирел. Видя, что никакие угрозы и средства не действуют, он написал заявление высшему начальству с просьбой убрать непокорных с Кары. Ответ получился положительный, и уже после ухода Шубина последовало распоряжение отправить сперва М. П. Ковалевскую, а за ней Ковальскую, Россикову и Богомолец в Иркутский тюремный замок. Описывая это путешествие в своих воспоминаниях, Елизавета Николаевна говорит:

«По дороге в Иркутск недалеко от Кары мы встретили Анну Павловну Корбу [LXXVIII], которую везли на Кару. На станции, едва мы разговорились, наш конвой грубо стал кричать на нас, требуя, чтобы мы сейчас же ехали дальше. Мы отказались, заявив, что после получаса беседы мы поедем. Конвой со словами: “Прошло то время, когда начальство вас обожало, мы с вами теперь расправимся”, набросился на нас и втащил в сани. Богомолец и Россикова решили после этого ни с одной остановки, вплоть до Иркутска, не выходить добровольно. Мне не особенно нравился этот способ протеста, но я все же присоединилась, не находя возможным быть пассивной зрительницей такой борьбы. Это так измучило конвой (а нас еще больше), что с половины дороги наши враги сдались; просили у нас прощения, предлагали нам делать остановки и ночевать где мы захотим. Мы со снисходительным видом согласились, в душе же обрадовались окончанию этой мучительной борьбы»...

Это было ранней весною 1884 года. В Иркутском тюремном замке протестанток посадили в особый коридор, где, между прочим, была заключена Мария Игнатьевна Кутитонская, приговоренная к бессрочной каторге за покушение на Забайкальского губернатора Ильяшевича. Здесь у Елизаветы Николаевны, никогда не встававшей перед начальством принципиально, произошло столкновение с Иркутским губернатором Носовичем. Посещая тюрьму, он застал Ковальскую в камере сидящей:

— Вы не знаете простых правил вежливости, — заметил Носович раздраженно.

— Я это самое думаю о вас. В какой-нибудь гостиной вы не позволили бы себе сделать такое замечание даме, но мы с вами не в салоне, вы — мой тюремщик, я — у вас в плену, — отвечала Ковальская.

Губернатор взбешенный выскочил из камеры, а спустя несколько дней в тюрьму прибыл полицеймейстер объявить Елизавете Николаевне официальный выговор. Та отказалась его выслушать, и ему пришлось уйти ни с чем. Несмотря на строгий режим и надзор, мысль о побеге не покидала Ковальскую. В голове роились всевозможные планы и проекты побега. Наконец 2 сентября 1884 года, переодевшись тюремным надзирателем, она бежала вторично из тюрьмы. Побег был сопряжен с громадным риском, но окончился полным успехом. Вся полиция и жандармы были взбудоражены и поставлены на ноги. По улицам города было расклеено объявление с обещанием награды в 1000 рублей тому, кто укажет местопребывание бежавшей государственной преступницы Ковальской или будет содействовать ее задержанию. Предателя не нашлось. И только через полтора месяца пребывания на воле Елизавета Николаевна была арестована на улице случайно.

Она задерживалась в Иркутске, рассчитывая устроить побег Марии Павловны Ковалевской с помощью Д. А. Клеменца [LXXIX], который, находясь в Красноярской тюрьме, во время пребывания там партии обещал устроить побег М. П. Ковалевской, когда он сам будет на поселении. Из Красноярска он был отправлен в Минусинск. Военный врач Солонов, у которого скрывалась Ковальская во время этого побега, ожидал командировку в Минусинск и рассчитывал увезти Елизавету Николаевну туда по паспорту своей жены. Другого способа не было, железной дороги тогда не существовало. Крестьяне близлежащих деревень были согнаны на все переправы, окружив Иркутск в поисках Ковальской. Но план этот не удался, так как командировка была дана другому врачу. Пришлось налаживать другой; показались признаки слежки, Елизавету Николаевну переместили в другой дом, но там через некоторое время, благодаря глупой случайности, нельзя было оставаться. Необходимо было уходить искать себе комнату у незнакомых людей, чтобы не подвести семью, радушно давшую ей приют. Выйдя на улицу вечером, Ковальская случайно была замечена тюремным надзирателем, арестована и снова водворена в тюрьму.

«Меня посадили, — рассказывает она, — в камеру-карцер, которая находилась в одном коридоре с другими одиночками, в которых находились наиболее важные уголовные и в которых временно сажали политических пересыльных. Моя камера была темна, холодна и сыра. Пол покрыт замерзшими помоями. Ни нар, ни стола. На полу лежала маленькая охапка соломы. С меня при аресте сняли все свое, переодели в казенное: коротенькую арестантского сукна юбку, грубого полотна короткую рубаху, громадные коты (нечто вроде башмаков), из которых мои ноги выскакивали, без портянок, и дали арестантский халат»... Однако через дня два, благодаря хлопотам смотрителя тюрьмы Хрусталевского, ее перевели в лучшие условия.

Приговором иркутского суда Елизавета Николаевна была приговорена за побег к 90 плетям. Губернатор Носович при конфирмации приговора внес поправку: «…наказать плетьми через палача по мере ее сил». Революционеру нетрудно понять, что переживала она, когда накануне экзекуции к ней в камеру пришли два врача с тюремным смотрителем для медицинского освидетельствования. Поняв цель их прихода, Ковальская отказалась от осмотра, заявив, что привести в исполнение приговор им удастся только над мертвой. Врачи удалились. Весть о предстоящем наказании Елизаветы Николаевны вызвала волнение среди арестантов. Уголовные, среди которых она пользовалась большим авторитетом и симпатией за свою смелость, подняли шум, угрожая разгромить тюрьму в случае применения к ней телесного наказания. Это спасло Ковальскую. Администрация решила наказание в Иркутске не производить.

Владимиров-Попов, посаженный значительно позже в камеру, из которой бежала Ковальская, рассказывает со слов тюремного надзирателя Гуревича, во время дежурства которого она бежала и который из-за ее побега был арестован, хотя никакого участия в побеге не принимал, следующее. Гуревич, несмотря на то, что пострадал из-за нее, так говорил ему: «Удивительная была женщина, без восхищения не могу вспоминать о ней. Смелая, душою великая, сердечная, готовая всякого пожалеть, нашего брата, бывало, тюремщика, и то жалела. А эту уголовную кобылку как родного человека понимала, даже удивительно было смотреть на нее. В свою очередь и уголовная шпана ее крепко любила и слушала, готова была на все ради нее пуститься. Как узнали, что ее приговорили к плетям, так вся тюрьма и загудела, как один человек. И поверьте мне, разнесли бы тюрьму! Очень воодушевление было велико... И теперь, когда вспоминаю о ней, никакой злобы не чувствую, хотя из-за нее сильно пострадал»...[16]

В этот период в Иркутской тюрьме сконцентрировалось много политических заключенных, пересылавшихся частью на Кару, частью на поселение. После нескольких дней пребывания в тюрьме среди них начались волнения на почве тяжелых тюремных условий. Начались споры, как добиться лучших условий. Большинство пересыльных склонялось к голодовке. Голодовка — оружие обоюдоострое; это самый мучительный и тяжелый род борьбы, и начинающий голодовку всегда должен быть готов к смерти. Испытав не раз это на себе, Елизавета Николаевна и ее товарки пустили в ход все доводы и убеждения, стараясь доказать товарищам всю бесцельность и ненужность голодовки, ввиду скорой отправки из тюрьмы пересыльных. Но это не подействовало. Голодовка началась. Карийские протестантки в лице: Ковалевской, Богомолец, Россиковой, Кутитонской и Елизаветы Николаевны присоединились к голодающим из товарищеского чувства. На третий день голодовка была сорвана: ее инициаторы стали принимать пищу, отказавшись от своих требований. Ковальская и ее товарищи, очутившись в нелепом положении, решили голодовку продолжать. Прошло 16 суток. Правительство было поражено, но не шло на уступки. Приехавший в тюрьму губернатор Носович, проходя мимо камер полуумирающих женщин, громко сказал смотрителю:

«Видя, что смерть неизбежна, — рассказывает в своих воспоминаниях Ковальская, — рассчитывая, что смерть может заставить начальство пойти на уступки, я достала с помощью уголовных из тюремной аптеки порядочное количество хлорала (другого ничего достать было нельзя) и, проглотив его, для большей верности сделала петлю из пояса халата, повесилась на железном крючке спинки кровати, когда надзиратели задремали ночью в коридоре. Но, очевидно, хлорал недостаточно подействовал, чтобы убить, и в то же время быстро меня усыпил, а потому петля недостаточно затянулась. Утром надзиратели сняли меня с петли еще живой. Несколько дней я была в бессознательном состоянии»...

Тюремные события взволновали общественное мнение города. Дамы иркутского бомонда, возмущенные, обратились к Носовичу, настаивая на уступках голодающим. Победа была полная: губернатор уступил; почти все требования были удовлетворены и голодовка прекратилась. С воли протестанток засыпали передачами. Но все это не могло поправить здоровья, надорванного голодовкой. У Елизаветы Николаевны возобновилось кровохарканье, у Россиковой отнялись ноги, у Ковалевской совершенно не действовал кишечник, у Кутитонской усилился туберкулезный процесс, а Богомолец очень ослабела и стала подозрительно кашлять.

Сочувствие общества к протестанткам и постоянные бунты заключенных женщин были невыгодны иркутским властям. Решено было вернуть женщин на Кару. Весной 1885 года Ковальская, конвоируемая шестью жандармами на тройке, выехала из Иркутска. Жандармы, получив прогонные по Кругобайкальскому тракту, рискнули ехать напрямик через Байкал, чтобы сэкономить деньги. Лед на Байкале уже давал трещины, нередко приходилось выскакивать из саней на льдины, погружавшиеся под ногами в воду; грозила гибель. Наконец, измученная, промокшая, иззябшая, добралась Елизавета Николаевна до противоположного берега, а затем на Кару.

Приговор наказания плетьми оставался в силе и ежедневно мог быть приведен в исполнение; нужно было держаться начеку. Ковальская запаслась ядом, решив покончить самоубийством при попытке наказания. Карийская тюремная администрация после нескольких намерений исполнить предписание иркутского губернатора, принуждена была отказаться от экзекуции, ограничившись увеличением ей срока испытания.

— С этого лучше не начинать! — сказал комендант тюрьмы Николин, присмотревшись к ней поближе.

Скоро из Иркутска привезли Россикову и Богомолец, а за ними Марию Ковалевскую. На Каре опять началась полоса протестов, голодовок и бунтов. Женская тюрьма снова разделилась на бунтующих и не бунтующих, между которыми создались очень натянутые, враждебные отношения. В феврале 1888 года Елизавета Николаевна, заболевшая туберкулезом, обратилась к тюремному врачу Соломонову с просьбой освидетельствовать ее и, в случае туберкулеза, изолировать от товарищей, чтоб не заражать остальных. Определенного ответа врач не дал, но Ковальская окольным путем, через свою подругу Марию Ковалевскую, узнала от него же, что она действительно больна туберкулезом и, по его мнению, вряд ли проживет до осени. На свои настойчивые просьбы и требования изоляции, она получила отказ. «Это не в моей власти», — сказал ей врач. Как раз в это время на Кару прибыл иркутский жандармский полковник фон Плотто. Застав Елизавету Николаевну лежащей в постели, он спросил:

— Да, туберкулезом; я желаю, чтобы меня увели из общей камеры, ввиду опасности заражения других товарищей.

— Вас я не могу переводить; таких, как вы, запрещено переводить в больницу.

— Мне безразлично, переведите меня в карцер, в какую угодно одиночку, — только не оставляйте заражать других.

— Это совсем не заразительно, — продолжал фон Плотто.

— Вы не врач и потому ошибаетесь; возможно, что я заболела туберкулезом только потому, что в этой самой камере умерла туберкулезом Лебедева.

— Если бы я совершила какое-нибудь новое преступление (с вашей точки зрения), вы, наверное, сочли бы возможным и нужным выделить меня в одиночку.

Фон Плотто растерянно потоптался на месте и, ничего не ответив, вышел.

Осенью того же года на Каре распространился слух, что тюрьму посетит наместник Приамурского края барон Корф. Положение Елизаветы Николаевны, не встававшей перед начальством принципиально, было в данном случае особенно щекотливое. Стараясь, по возможности, избежать столкновения с Корфом и не подводить товарищей под репрессии, она решила перед его приходом выйти во двор и лечь на лавочку, находившуюся в стороне от пути следования Корфа, полагая, что он ее не заметит. Если же столкновение неизбежно, думала она, то оно произойдет в отсутствии товарищей. 5 августа 1888 года Корф с огромной свитой приближенных прибыл в тюрьму. Он направился в здание тюрьмы мимо Ковальской, лежавшей в стороне на скамейке, как бы не заметив ее. На обратном пути он вдруг повернул в ее сторону и, подойдя вплотную, раздраженно произнес:

Не поднимаясь с места, Елизавета Николаевна ответила:

— Я сослана сюда за то, что не признаю вашего правительства, и перед представителями его не встаю.

Взбешенный Корф, повернувшись к почетному конвою, сопровождавшему его, крикнул:

Свита топталась на месте, ничего не предпринимая. Ковальская, лежа продолжала:

— Действуйте! Это будет в соответствии с вашей речью к подчиненным, которую вы закончили словами: «помните, господа, что сила не в силе, а сила в любви»[17].

Эффект был неожиданный: смущенный Корф растерялся и, ничего не сказав, быстро направился к выходу. Товарищам казалось, что гроза миновала и все «обойдется», но Елизавета Николаевна думала иначе и ждала репрессий. Жизнь действительно пошла обычным темпом, но тучи над тюрьмой стали сгущаться. 8 августа Корф отдал распоряжение взять Ковальскую и отправить в Верхнеудинскую тюрьму, под именем арестантки № 3, не объявляя ей, куда и зачем ее везут. Через два дня — 11 августа — приказ этот был исполнен.

«Кажется, на четвертую ночь, — рассказывает Елизавета Николаевна, — после посещения Корфа, я проснулась от какого-то странного шума. Раскрыв глаза, я увидела несколько мужских фигур, тихо подкрадывавшихся к моей постели, с протянутыми в мою сторону руками. У меня мелькнула мысль, что это кошмар, и, чтобы пробудиться от дурного сна, я вскрикнула. Но в ответ услышала вполне ясно: “Заткните ей рот”. Мне заткнули рот куском моего одеяла и на руках вынесли во двор, прикрыв только моим одеялом. Бросив меня в телегу, стоявшую у ворот тюрьмы, какие-то люди (в темноте я не могла разобрать), держа мои руки и ноги, уселись в телегу вокруг меня. Телега тронулась. Рядом, близко к телеге, шли наш комендант Масюков, смотритель уголовной тюрьмы Бобровский (впоследствии выполнивший приговор сечения над Сигидой), воинский начальник и еще мне незнакомые лица. Бобровский всю дорогу издевался надо мной, поддерживаемый смехом шедших с ним коменданта Масюкова и других. Я отвечать не могла — у меня во рту был кусок одеяла, я едва дышала. Наша процессия подходила к реке Шилке. Телега въезжала в реку, передние колеса покрылись уже водой. Невольно явилась мысль, не хотят ли бросить меня в реку. Но телега круто опять повернула к берегу, остановилась у маленького домика. Люди, сидевшие в телеге, внесли меня в пустую комнату, положили на пол, держа меня за руки. Послышался голос Бобровского: “Переодень ее в казенное” (я была в одном белье); мужчины бросились за казенным бельем; я, воспользовавшись этим моментом, вскочила и дала пощечину Бобровскому. На меня набросились, стиснули; я потеряла сознание. Очнулась утром, лежа на дне большой лодки, окруженная солдатами, державшими надо мной растянутый арестантский халат, чтобы я не могла выброситься из лодки. На мне была только казенная короткая полотняная рубаха и коротенькая такая же полотняная юбка. Голые ноги были все в синяках. Я чувствовала себя избитой и не могла пошевельнуться. Мы плыли куда-то по реке Шилке. Один из солдат моего конвоя, заметив, что я открыла глаза, сердечным тоном произнес: “Ну, слава богу, очнулась! Ишь, подлецы, как изуродовали слабую женщину”»...

В таком положении Елизавета Николаевна через трое суток добралась до Сретенска, а оттуда в Верхнеудинскую тюрьму. Для полноты биографии Елизаветы Николаевны мы приводим здесь чрезвычайно интересную инструкцию барона Корфа, данную конвоирам, везшим Ковальскую в Верхнеудинск. 7 августа 1888 г. Корф писал забайкальскому губернатору:

«Признавая необходимым находящуюся в Карийской государственной женской тюрьме преступницу Елизавету Ковальскую, ввиду чрезвычайно неодобрительного поведения и вредного влияния ее на прочих, удалить окончательно из среды государственных преступниц, я предлагаю вашему превосходительству распорядиться переводом ее в Верхнеудинский тюремный замок и подвергнуть ее там одиночному заключению на самых строгих основаниях.

В тех видах, дабы мера имела значение не простого перевода, а могла бы служить примером для всех остальных, я прошу ваше превосходительство принять следующие меры:

1. Отправить названную преступницу при особом конвое, не менее как из трех испытанных в благонадежности нижних чинов, особо от арестантской партии, а до Сретенска на отдельной лодке, при запечатанных документах, без всяких задержек в попутных тюрьмах и этапах, содержа ее в последних совершенно отдельно от прочих арестантов.

2. Ни конвоиры, ни местные попутные власти и вообще никто, кроме вашего превосходительства и забайкальского областного прокурора, не должны знать фамилии означенной арестантки и даже принадлежности ее к государственным преступникам, именуя ее секретной арестанткой № 3-й.

3. Конвоирам должно быть дано строжайшее предписание безусловно препятствовать этой арестантке во всяких сношениях и разговорах с кем бы то ни было и, независимо от того, и самим с нею разговаривать, а также если бы случайно обнаружилось ее звание или фамилия, то ни кому о сем, по долгу присяги, не разглашать.

4. Смотритель Верхнеудинского замка, равным образом, не должен знать, кто именно содержится у него под наименованием “Секретной арестантки № 3”. Не допускать с ней, помимо себя лично, никаких сношений ни с кем, даже с чинами надзора, никогда не вступать с ней в какие бы то ни было разговоры, не разглашать нигде, что она содержится в замке, и охранять ее вообще и во всех отношениях на личной и строжайшей ответственности, числя ее содержанием за мною, по особому вашего превосходительства предписанию.

5. Из начальствующих лиц могут быть допускаемы к означенной арестантке лишь ваше превосходительство, областной прокурор, местный его товарищ по особому его распоряжению и лица, командируемые мною с особым на это предписанием.

6. Секретная арестантка № 3-й должна быть отправлена и содержаться в казенном арестантском платье, а в случае сопротивления ее конвою или покушения на побег, независимо от мер, указанных в уставе о службе в гарнизоне, может быть временно связываема смирительною рубашкою, но телесному наказанию подвергаться не должна.

7. Собственных вещей, денег и также книг, кроме св[ятого] евангелия, арестантке иметь не дозволяется. Постельные принадлежности должны быть отпущены на счет Верхнеудинского тюремного отделения.

8. В камерах соседних с тою, в коей будет помещена секретная арестантка № 3-й, не следует помещать никого, особенно же государственных преступников.

9. Доктор и священник, буде потребуется, могут быть допускаемы к ней не иначе, как в присутствии смотрителя.

10. Сверх лиц, поименованных в пункте 5-м, к арестантке должны быть допускаемы начальники сибирского жандармского округа и иркутского жандармского правления».

* * *

Тем временем на Каре, после насильственного увоза Ковальской, произошли кошмарные события. Политические заключенные, протестуя против издевательств над нею, объявили голодовку, требуя смещения виновника этой истории — коменданта Масюкова. Администрация пыталась всевозможными уговорами и мелочными уступками успокоить волнения, но голодающие настаивали на своем требовании. Правительство под разными предлогами оттягивало удаление Масюкова, и борьба затянулась. Особенно страстно и упорно вели эту борьбу подруги Елизаветы Николаевны: Мария Ковалевская, Надежда Смирницкая [LXXX] и Мария Калюжная [LXXXI], бывшие очевидицами всей гнусной истории. В специально выпущенном воззвании [18] они заявляли, что заморят себя голодом, если правительство не даст им удовлетворения, удалив Масюкова. Прибывшая к тому времени (после увоза Ковальской) новая политическая каторжанка Надежда Константиновна Сигида [LXXXII], желая ускорить конец этой затянувшейся мучительной борьбы, пожертвовав собой, вызвалась 31 августа 1889 г. в тюремную контору и дала пощечину виновнику всех событий коменданту Масюкову. Ей казалось, что после такого факта Масюкова уберут и конфликт будет исчерпан [LXXXIII]. Но дело приняло другой оборот. Масюков, хотя с битой физиономией, остался на месте, а Сигида, по распоряжению барона Корфа, была подвергнута 7 ноября истязанию розгами, после чего 10 ноября она покончила самоубийством. Находившиеся с ней в одной камере: М. Калюжная, Н. Смирницкая и М. Ковалевская, решив своею смертью сделать невозможным применение телесного наказания впредь над политическими заключенными, 11 ноября покончили самоубийством. Через четыре дня, 15 ноября, по той же причине в мужской тюрьме покушались на самоубийство еще многие заключенные, но умерли только двое [LXXXIV]: Иван Калюжный [LXXXV] и Сергей Бобохов [LXXXVI], а Наум Геккер ранил себя выстрелом из револьвера. В результате всех этих событий правительством был издан циркуляр, присланный на Кару, в котором предписывалось не подвергать телесному наказанию женщин ни политических, ни уголовных.

* * *

В Верхнеудинской тюрьме Елизавета Николаевна была посажена в строгое одиночное заключение и только через год узнала о кровавых событиях на Каре. В Верхнеудинске ждали приезда Корфа, который должен был посетить и тюрьму. Ковальская с помощью уголовных добыла револьвер и приготовилась убить Корфа, во время посещения им тюрьмы. Но Корф, приехав в город, тюрьму не посетил. Тогда Елизавета Николаевна задумывает третий побег из тюрьмы, чтобы на воле осуществить задуманную месть. Это было в 1890 году. Побег не удался. О нем узнал верхнеудинский прокурор и донес Корфу. Вскоре последовало распоряжение о переводе Ковальской на Нерчинскую каторгу в Горный Зерентуй, где в то время был помощником заведующего каторгой бывший палач Сигиды — Бобровский.

Узнав об этом, Елизавета Николаевна задумала убить Бобровского. Револьвер везти с собой было невозможно, тогда уголовные сделали ей небольшой кинжал. Под строгим конвоем через одиннадцать суток беспрерывной езды из Верхнеудинска она прибыла, наконец, в Зерентуй, уставшая и измученная дорогой. Мысль о Бобровском, о мести за погибших товарищей придавала ей бодрость и силу. С твердой решимостью исполнить задуманное, Ковальская, окруженная кольцом конвоя, вошла в комнату для приемки, где находился Бобровский. Расстояние, разделявшее их, было невелико. Воспользовавшись первым удобным моментом, она быстро выхватила кинжал из рукава меховой куртки и бросилась на Бобровского. Мгновение — и удар достиг бы цели, но ближайший надзиратель, быстро схватив ее за руку, обезоружил и спас Бобровского. На вопрос начальника тюрьмы: «За что вы бросились на помощника начальника каторги?» — последовал ответ: «За то, что он был палачом Сигиды и других моих товарищей!»

Взволнованный и бледный Бобровский молчал. Когда начальник тюрьмы стал составлять протокол о покушении, он воспротивился этому, сказав ему: «Я вам запрещаю составлять протокол! Не надо протокола!» Ковальскую увели в камеру, бывшую мертвецкой при тюремной больнице, как наиболее изолированную. «Я ожидала, — рассказывает она, — с часу на час какой-нибудь особенно утонченной жестокости со стороны Бобровского. Но проходили дни, прошел месяц, — никаких последствий моего покушения». Фельдшер тюремной больницы Шихардин передал ей, что Бобровский очень болен туберкулезом. Вскоре он умер и, умирая, бредил: «Да, Ковальская права, я подлец!»...

Благодаря частым побегам и «скверному» поведению, манифест 15 мая 1883 года к Е[лизавете] Н[иколаевне] применен не был и только по манифесту 1891 года бессрочную каторгу ей заменили 20-летней. В точном исчислении ее срока тюремное начальство совершенно запуталось, ввиду того, что за побег ей был увеличен срок испытания, который вместе с прежним превысил действительный срок. Однако либеральный начальник Нерчинской каторги, полковник Томилин, хорошо относившийся к политическим, выпустил Елизавету Николаевну из тюрьмы в вольную команду при Кадаинской тюрьме, где в 60-х годах был заключен и умер поэт М. И. Михайлов [LXXXVII]. Отсюда несколько позже ее вновь перевели в Горный Зерентуй — так же в вольную команду.

Пользуясь относительной свободой передвижения, Ковальская познакомилась с заведующим ремесленными классами горного училища в Нерчинском заводе С. В. Девелем и по его ходатайству получила разрешение посещать Нерчинский завод для обучения учеников переплетному делу. Круг знакомств быстро расширялся, и постепенно Елизавете Николаевне удалось наладить культурно-просветительную работу, которой она отдалась с большим рвением после долгих лет вынужденного бездействия. При помощи того же Девеля ей удалось организовать публичную бесплатную библиотеку и при ней склад дешевых народных книг Московского и Петербургского общества грамотности.

Труден был только первый шаг, а затем пошло легче. Постепенно под видом культурной деятельности Елизавета Николаевна занялась революционной пропагандой и распространением того небольшого количества нелегальной литературы, которую ей удавалось получать окольными путями из центра России, где заметно стало нарастать революционное движение. В 1900 году, во время боксерского восстания в Китае, в Нерчинский завод, как расположенный вблизи китайской границы, прибыл казачий батальон, в среду которого Ковальская перенесла свою революционную пропагандистскую деятельность. Тогда же, из-за недостатка медицинского персонала, прикомандированного к войскам, она предложила свои услуги в качестве бесплатной фельдшерицы при амбулатории. Сталкиваясь с массой больных из различных слоев общества, Ковальская завела обширный круг знакомств, расширив вместе с тем и поле своей общественной деятельности.

Правительство не выпускало из виду государственную преступницу Ковальскую, но обстоятельства благоприятствовали ей. На запрос Читинского губернатора, не является ли опасным в революционном отношении пребывание Ковальской при амбулатории, окружной начальник Савинский, воспитывавшийся когда-то у петрашевцев, сосланных в Нерчинский завод, и сохранивший симпатии к революционерам, дал следующий ответ:

«Хотя Ковальская своих убеждений не изменила, но в Нерчинском заводе она не найдет для них почвы».

* * *

Почти четверть века провела Елизавета Николаевна в каторжных тюрьмах. Целых 23 мучительных года она была оторвана от жизни, от революционного дела, но и там, в «живой могиле», она сумела сохранить «душу живу» и служить делу свободы не хуже, чем на воле. Наконец в 1903 году она окончила свой каторжный срок. Но... это еще не была свобода в полном значении этого слова: предстоял не менее долгий срок ссылки в Якутскую область, где не один десяток близких ей товарищей сложили свои молодецкие головы под полярным небом Якутии.

По счастливой случайности чаша сия Елизавету Николаевну миновала. Дело в том, что по существовавшему договору или соглашению с другими государствами, лица иностранного происхождения, окончившие срок каторги за государственные преступления в России, высылались в свое отечество. Ковальская за несколько лет до окончания каторги вышла в Горном Зерентуе замуж за австрийского подданного, поляка Мечислава Маньковского [LXXXVIII], осужденного на каторгу по делу польской партии «Пролетариат», который этим способом хотел избавить ее от ссылки еще и в Якутку. Маньковский, окончивший срок каторги, возбудил ходатайство перед департаментом полиции о высылке Ковальской, как австрийской подданной (по мужу), вместе с ним за границу. После долгой переписки и канцелярской волокиты он добился цели: их выслали в Австрию.

Почувствовав себя свободной от русской политической опеки, Елизавета Николаевна с мужем направилась в Женеву — центр тогдашней эмигрантской и революционной жизни. Без размышлений и передышки Ковальская с головой ушла в революционную работу, вступив в партию социалистов-революционеров. Но в рядах п[артии] с.-р. она пробыла недолго. В партии в это время намечался программный и тактический раскол. В 1904 г. на партийной конференции, происходившей на вилле Германс подле Женевы, Елизавета Николаевна с группой товарищей вышла из партии, разойдясь по вопросу программы minimum и maximum. Вместе с группой единомышленников она образовала максималистскую группу, известную тогда под названием «молодых с.-р.», издававших свой орган «Дискуссионный листок», проповедовавший наряду с социализацией земли — социализацию фабрик, заводов, рудников и обобществления всех средств производства. Когда «Листок» прекратил свое существование, Елизавета Николаевна с теми же товарищами в декабре 1905 г. стала издавать газету «Коммуна», положив начало одной из первых максималистских организаций.

Тогда же она вступила в тесную связь с товарищами в России и приняла активное участи в работе молодой революционной партии. Летом 1906 года максималистами был намечен ряд террористических актов, в том числе и на министра Дурново. Исполнение этого акта было поручено члену боевой организации с.-р. максималистов Татьяне Александровне Леонтьевой [19]. Приехав в Швейцарию, в Интерлакен, где тогда находился Дурново, Леонтьева 19 августа 1906 года убила в ресторане французского банкира Мюллера, приняв его ошибочно за русского министра. Кто ввел Татьяну Александровну в заблуждение, осталось неизвестным до сих пор. Ее тут же арестовали и в поисках остальных ее единомышленников начались обыски и аресты среди русской колонии. Заграничные русские шпионы донесли швейцарскому правительству, что главным вдохновителем и организатором террористического акта является Е. Н. Ковальская, в действительности к данному делу не причастная. Швейцарское союзное правительство отдало распоряжение об ее аресте, но, получив предупреждение о грозящей опасности, Ковальская бежала в Париж.

В мае 1907 года Т. Леонтьеву судили швейцарским союзным судом в Туне и приговорили к 6 годам исправительной тюрьмы, а спустя 2 месяца международной полицией в Париже была арестована Ковальская. Парижские власти, арестовав Елизавету Николаевну, известили швейцарское правительство и затребовали конвой на границу для принятия арестованной. Но так как в процессе Леонтьевой выяснилась непричастность Ковальской к террористическому акту, то ее освободили. Она поселилась в Париже.

После максималистской конференции в Париже организовалась группа максималистов, в которую вошла Ковальская. Группа эта в январе 1909 года издавала при ближайшем участии Елизаветы Николаевны, Григория Нестроева и др. свой орган: «Трудовая Республика».

В таком направлении Ковальская проработала до 1914 года. В связи с империалистической войной французское правительство стало арестовывать всех австрийских и германских подданных и заключать их в концентрационные лагеря. Это коснулось и Елизаветы Николаевны, как австрийской подданной по мужу. Она вынуждена была перейти на нелегальное положение и скрываться. Через некоторое время, при содействии французских социалистов, она переселилась на юг Франции, где и прожила полулегально до Февральской революции в России. В 1917 году, когда в России пало самодержавие, Елизавета Николаевна могла возвратиться в Россию. С помощью тех же французских социалистов ей с большим трудом удалось изменить свою фамилию Маньковской на прежнюю Ковальской и стать легальной.

Летом того же года через Англию и Норвегию она выехала в Россию, куда прибыла накануне Октябрьской революции, пробыв в эмиграции 15 лет. Ковальская поселилась в Петрограде. Из-за развившейся тяжелой изнурительной болезни она не смогла принять активного участия в работе с.-р. максималистов, но, будучи идейно связанной с ними, поддерживала тесное дружеское общение, проявляя огромный интерес к развивающейся социальной революции.

Оправившись несколько от болезни, она в 1918 г. в поисках средств к существованию поступила на службу в историко-революционную секцию государственного архива в качестве научной сотрудницы, где проработала 5 лет. В 1923 году Елизавета Николаевна переселилась в Москву. Несмотря на обострившуюся мучительную болезнь сердца, она продолжает заниматься литературной деятельностью. Из ее работ по истории революционного движения напечатаны: «О Южно-русском рабочем союзе» — «Былое» (заграничное), 1904 г., № 6. В журнале «Каторга и ссылка» напечатаны: «Мои встречи с Л. Гольденбергом»; «О Южаковой и Бачине»; «О Плеханове»; «О происхождении Южно-русских раб[очих] союзов» и др. «Южно-русский рабочий союз» — статья, написанная на основании архивных документов и личных воспоминаний. Сборник «Южно-русские рабочие союзы», изд. Центрархива; «Женская каторга» (Карийская трагедия); «Мои встречи с С. Л. Перовской» — «Былое», и др. Во время пребывания на каторге ею был написан очерк из жизни уголовных «Избавление», под псевдонимом «Мариан», помещенный в «Новом слове», издававшемся Л. Гуревич.

[1] См.: «Мои встречи с С. Л. Перовской». — Былое. 1921, № 16.

[2] См.: Энциклопедический словарь Граната, 5—6 выпуск сорокового тома, 1926. «Автобиография Ковальской».

[3] Аптекман О. В. «Общество “Земля и воля” 70-х годов». Пг.: «Колос». 1924.

[4] Ковальская Е. «Мои встречи с С. Перовской». — Былое. 1921, № 16.

[5] Сыцянко Александр Осипович — урож. г. Харькова. Сын врача, приват-доцента Харьковского университета. Впоследствии принадлежал к «Народной воле». Арестован осенью 1879 г. по оговору Г. Гольденберга. При обыске на чердаке его квартиры жандармы обнаружили нелегальную литературу, спираль Румкорфа, земляной бурав и др. инструменты, употреблявшиеся народовольцами для подготовки покушения на Александра II. Судился 2 октября 1880 г. Харьковским воен.-окр. судом. Приговорен по несовершеннолетию к 2 г. 8 мес. каторги, замененной ссылкой на поселение в Вост. Сибирь. Неудачно бежал из Киренска. Вновь арестован и переведен в Верхоленск. По окончании ссылки вернулся на родину. Жил в Воронеже, где вступил в п. с.-р. Арестован в конце 90-х годов, покончил самоубийством в Воронежской тюрьме 7 февраля 1898 года.

[6] Ковальская Е. «Южно-русский рабочий союз». М.: Изд. Дешевой библ. «Каторги и ссылки». 1926.

[7] Балабанов в своей книге «К истории рабочего движения на Украине» (стр. 73) говорит, что этот факт был в Москве на фабрике Гивартовского [LXXXIX].

[10] Этими агитаторами были Ковальская и Щедрин.

[12] Агитатор, «оставивший» Киев, и женщина, поселившаяся под видом жены Черногорова, — одно и то же лицо. Это была Е. Н. Ковальская, ходившая в мужском костюме до поселения с Черногоровым.

[13] Ярослав Герасимович Пиотровский вращался в кругах киевских украинофилов под кличкой «Пана», где и познакомился с Павлом Ивановым. 20 февраля 1880 г., перевозя нелегальную типографию через границу для украинофилов, он был арестован по дороге из Белграда в Измаил. Очутившись в тюрьме, он предложил свои услуги жандармам и стал провокатором.

[14] Судовский — племянник Судейкина. Был тяжело ранен народовольцем Конашевичем ломом во время убийства Судейкина, но остался жив.

[15] См.: Ковальская Е. «Южно-русский рабочий союз». М.: Изд. Дешевой библ. «Каторги и ссылки». 1926.

[16] «Mercure de France», № 241 — том LXVIII, июль 1907. Статья Владимирова (Попова).

[17] Этими словами Корф закончил свою либеральную речь перед чиновниками, когда был назначен наместником Приамурского края.

[18] См.: Сборник «Карийская трагедия 1889 г.» Воспоминания и материалы. Госиздат, 1920.

[19] Леонтьева Т. А. — дочь оренбургского губернатора. Родилась в 1884 г. в Варшаве. Училась в Швейцарии, в Лозанской женской гимназии; затем там же изучала медицину. В револ. движении с 1900 года. В 1905 году вошла в боевую организацию п. с.-p., с которой и была арестована, когда готовила покушение на Трепова. В Петропавловской крепости заболела душевным расстройством и была отдана на поруки отцу. В 1906 г. вступила в боевую орг. с.-р. максималистов. 19 августа убила в Интерлакене в Швейцарии француза Мюллера, ошибочно приняв его за русск. министра Дурново. Приговорена к 6 годам тюрьмы. Умерла в 1907—8 гг. в психиатрич. лечебнице.

[I] Автор цитирует по автобиографии Е.Н. Ковальской, опубликованной в Энциклопедическом словаре Гранат (1927). Ковальская записала по памяти и либо несколько ошиблась, либо изначально знала неканонический вариант. В каноническом варианте «Песни пленного ирокезца» А.И. Полежаева эти строки звучат так:

Я умру! На позор палачам
Беззащитное тело отдам!
Но, как дуб вековой,
Неподвижный от стрел,
Неподвижен и смел
Встречу миг роковой!

[II] Популярная в XIX — начале XX века песня на основе стихотворения «Песнь узника» (1926) Фёдора Николаевича Глинки (1786—1880) — известного поэта, прозаика, публициста, участника декабристских обществ. Песня стала народной и распространялась в различных вариантах. Здесь автор цитирует ее по автобиографии Е.Н. Ковальской, опубликованной в Энциклопедическом словаре Гранат (1927).

[III] Наверняка речь идет о Польском восстании 1863 г., иначе этот репетитор вышел бы из студенческого возраста.

[IV] Ошибка автора. В действительности фамилия учителя была Строев.

[V] Гольденберг-Гетройтман Лазарь Борисович (1846—1916) — российский революционер. Участник студенческих волнений 1868—1869 гг., за что был сослан. В 1872 г. бежал в Швейцарию, позднее жил в Англии и США. Один из видных деятелей российской социалистической эмиграции. В 1890—1894 гг. — издатель американской версии журнала «Free Russia», затем — сотрудник лондонского Фонда вольной русской прессы.

[VI] Аптекман Осип Васильевич (1849—1926) — российский революционер-народник, затем — социал-демократ. Из зажиточной еврейской семьи, студент Петербургской медико-хирургической академии. В 1874—1875 гг. — участник «хождения в народ». С 1876 г. — член «Земли и воли», участвовал в деревенских поселениях народников. В 1879 г. — участник Воронежского съезда, после раскола — один из основателей «Черного передела». Арестован в январе 1880 г. и выслан в административном порядке на пять лет в Якутскую область. В 1887—1889 гг. завершил медицинское образование в Мюнхене, с начала 1890-х гг. — земский врач. В 1893—1894 гг. — член «Народного права», с конца 1890-х гг. — социал-демократ. Активный участник революции 1905—1907 гг. в Виленской губернии, был арестован за участие в бойкоте I Государственной думы. В 1906 г. эмигрировал в Швейцарию, сблизился с меньшевиками. После начала I Мировой войны разошелся с ними, заняв интернационалистскую позицию. В Россию вернулся после Февральской революции, работал врачом, принимал участие в борьбе с эпидемиями, написал ряд работ по истории революционного движения.

[VII] Ковальский Яков Игнатьевич (1845—1917) — участник революционного движения 1870-х гг., выдающийся физик-педагог. Активный организатор студенческого движения, из-за политической неблагонадежности не получил кафедру в Харьковском университете в начале 1870-х гг. Основатель харьковского кружка «чайковцев». В 1879 г. дважды арестовывался и был подчинен полицейскому надзору. Затем отошел от революционного движения, занимался научной и педагогической деятельностью.

[VIII] Ковалевский Максим Максимович (1851—1916) — выдающийся российский историк, юрист, социолог, общественный деятель.

[IX] Куплевасский (Куплеваский) Николай Осипович (1847 — ок. 1917) — российский правовед.

[X] Бекетов Николай Николаевич (1827—1911) — выдающийся российский физико-химик, в студенческие годы был близок к петрашевцам.

[XI] Иванова (по мужу Раевская) Мария Дмитриевна (1840—1912) — российский живописец и педагог, первая женщина, получившая от Академии художеств звание художника (1868).

[XII] Аптекман (по мужу Шандер) Анна Александровна (ок. 1839 — ?) — участница революционного движения, член харьковского кружка Солнцевой (Ковальской) и Ковальского. Двоюродная сестра О.В. Аптекмана (см. комментарий [VI])

[XIV] Корнилова (по мужу Мороз) Александра Ивановна (1853 — после 1938) — российская революционерка-народница. Из купеческой семьи, с золотой медалью окончила гимназию, обучалась на Аларчинских женских курсах, где познакомилась с С. Перовской и др. С 1871 г. — член кружка «чайковцев». В 1872 г. в Вене обучалась акушерству, по возвращении в Россию продолжила учебу, вела пропаганду среди рабочих Петербурга. В 1876 г. участвовала в организации побега П.А. Кропоткина. По процессу 193-х приговорена к ссылке в Пермскую губернию, затем в течение более десяти лет проживала в ссылке в разных городах, от Томска до Свияжска. В 1885 г. привлекалась к дознанию в связи с делом Г. А. Лопатина. По окончании ссылки жила в Казани, с 1894 г. — в Москве. В 1905—1907 гг. вместе В.Н. Фигнер — в ссылке и за границей. Работала в нелегальном Красном Кресте. С 1926 г. — сотрудник музея Общества политкаторжан, член Общества.

[XV] Вероятно, ошибка автора. Подругой Софьи Перовской была Анна Вильберг. Вильберг (по мужу Зиновьева) Анна Карловна (1846 — после 1929) — участница революционного движения. Обучалась на Аларчинских женских курсах, где познакомилась с С. Перовской и др. Участница кружков самообразования. Учительница, преподавала в семье А.К. Толстого. Медсестра в русско-турецкую войну 1877—1878 гг.

[XVI] Шлейснер (по мужу Натансон) Ольга Александровна (1850—1881) — русская революционерка-народница, из семьи дворян шведского происхождения. Окончила Мариинский женский институт в Петербурге, на Аларчинских женских курсах (первые высшие курсы для женщин в России) сблизилась с сестрами Корниловыми, Софьей Перовской и др. Участница кружка «чайковцев». После ссылки Марка Натансона в 1871 г. в Архангельскую губернию отправилась к нему и там вышла за него замуж. В конце того же года получила разрешение приехать в Петербург, где закончила акушерские курсы; находилась при этом под негласным надзором полиции. В 1876—1877 гг. вместе с мужем стала организатором общества «Земля и воля». Организовывала народнические поселения в Саратовской губернии, работая там фельдшером. Арестована во время погрома «Земли и воли» в октябре 1878 г. На «процессе 11-ти» в мае 1880 г. приговорена к шестилетней каторге, замененной поселением в Восточной Сибири. Оставлена в тюремной больнице, как смертельно больная туберкулезом. По ходатайству историка П.И. Савваитова была выдана ему на поруки за полмесяца до смерти, умерла на его квартире.

[XVII] Лермонтов-Лебедев Феофан Никандрович (ок. 1849—1878) — российский революционер-народник. Из крестьян, окончил учительские курсы в Вологде, обучение в Технологическом университете не завершил за неимением гимназического аттестата. Один из организаторов кружка «чайковцев», был исключен из него за недостойное поведение. В 1873 г. познакомился за границей с Бакуниным и Сажиным, по возвращении создал свой кружок бакунистского направления, вел пропаганду среди рабочих. Арестован в январе 1874 г., по процессу 193-х приговорен к ссылке, но умер в тюрьме от туберкулеза, развившегося за четыре года заключения.

[XVIII] Автор цитирует стихотворение Н.А. Морозова «Памяти 1873—75 гг.», написанное в 1877 г. в тюрьме. Цитирует по памяти и потому с небольшой ошибкой. У Морозова: «Раздалось, мужика пробуждая».

[XIX] Пьянков Иннокентий Павлович (1855 — до 1912) — российский революционер-народник. Студент Медико-хирургической академии. В 1874 г. — участник «хождения в народ», привлекался по процессу 193-х, был приговорен к 3 месяцам тюрьмы. Участвовал 31 марта 1878 г. в демонстрации при освобождении Веры Засулич, за что был отправлен в ссылку, откуда бежал. Работник типографии «Черного передела». Арестован в январе 1880 г., в 1881 г. приговорен к ссылке в Архангелогородскую губернию.

[XX] Антонов Петр Леонтьевич (1859—1916) — российский революционер-народоволец. Из семьи кантониста, рабочий-металлист. Зимою 1878—1879 гг. провел стачку на заводе Вестберга в Харькове. Занимался в кружке Е.Н. Ковальской. В 1879 г. присоединился к «Народной воле», вел пропаганду среди рабочих Юга России. В октябре 1883 г. участвовал в двух попытках ограбления почты в Харькове, в январе 1884 г. убил шпиона-рабочего Шкрябу. В том же году организовывал народовольческую типографию в Ростове-на-Дону и работал в ней наборщиком, участвовал в подготовке неосуществленного покушения на министра внутренних дел Д.А. Толстого, в ноябре участвовал в попытке ограбления почты под Воронежем. В начале 1885 г. участвовал в аналогичной попытке в Мариуполе, затем в Харькове устанавливал типографию и хранил оружие. В мае того же года был арестован, привлечен к делу о руководящем центральном кружке партии «Народная воля» (дело Г.А. Лопатина). В Петропавловской крепости пытался покончить с собой, вскрыв вены — из-за предательства товарища и попыток следствия склонить его самого к предательству. В 1887 г. был приговорен к повешению, замененному пожизненной каторгой, которую отбывал в Шлиссельбурге. После отмены каторги (благодаря революции 1905 г.) из-за тяжелого состояния здоровья не был отправлен в ссылку, а выдан в Николаев матери на поруки. Занимался слесарным и водопроводным делом, затем — огородничеством. Умер от рака в Одессе, в нищете.

[XXI] Кашинцев Иван Николаевич (псевдоним Ананьев) (1860—1917) — российский революционер-народоволец. Рабочий. Член «Южно-русского рабочего союза». В 1881 г. приговорен по делу Союза к 10 годам каторги. В 1888 г. бежал из Сибири в Париж. Здесь входил в кружок, члены которого изготовляли взрывчатые вещества и снаряды и готовились вернуться в Россию для революционной работы, но были выданы провокатором Гартингом. Арестован в 1890 г. французскими властями. Три года сидел в тюрьме, затем был выслан из Франции. Жил в Болгарии. В 1906 г. перевел на русский известнейшую книгу американского журналиста Джорджа Кеннана «Сибирь и ссылка».

[XXII] Филиппов Константин (? — 1883) — российский революционер-народоволец. Сын чиновника, студент Харьковского университета. В 1879 г. — член харьковского революционного кружка, ведал паспортным бюро. Затем в Киеве — член «Южно-русского рабочего союза». В Киеве был арестован и передан для осуждения в Харьков, где военно-окружным судом 2 октября 1880 г. по делу харьковской группы «Народной воли» («процесс Сыцянко») был приговорен к ссылке в Западную Сибирь. Умер в Сургуте, Тобольской губернии.

[XXIII] Преображенский Алексей Иванович (1852—1902) — российский революционер-народник. Из семьи священника, учился в Курском духовном училище и семинарии. Землеволец, принимал участие в убийстве харьковского губернатора Кропоткина. После раскола «Земли и воли» — в кружке М.Р. Попова (см. комментарий [XLIII]), в который входили и народовольцы, и чернопередельцы. В 1880 г. — один из активных деятелей «Южно-русского рабочего союза». Арестован в январе 1881 г. в Киеве, на процессе «Южно-русского рабочего союза» приговорен к смертной казни, замененной бессрочной каторгой. Заключение отбывал на Каре, в 1896 г. вышел на поселение в Забайкальской области. В 1900 г. выехал в Иркутск, где и умер.

[XXIV] Мышкин Ипполит Никитич (1848—1885) — российский революционер, народник. В революционном народническом движении — с первой половины 70-х гг. В 1874 г. в Москве организовал массовый выпуск народнической литературы. В 1875 г. предпринял попытку освободить Н.Г. Чернышевского из вилюйской ссылки. Был арестован. На «процессе 193-х» 15 ноября 1877 г. произнес блестящую речь. Приговорен к 10 годам каторги. За выступление в Иркутской каторжной тюрьме с призывом к свободе срок каторги был увеличен еще на 15 лет. С 1884 г. отбывал заключение в Шлиссельбурге, где в знак протеста против тюремного режима оскорбил смотрителя. Расстрелян во дворе Шлиссельбургской крепости 26 января 1885 г.

[XXV] Войнаральский Порфирий Иванович (1844—1898) — один из главных организаторов «хождения в народ», создатель ряда революционных кружков в Поволжье. Арестован в 1874 г. по «делу 193-х» и осужден на 10 лет каторги. Заключение отбывал в Ново-Борисоглебской тюрьме, затем на Каре. Выйдя на поселение, жил в Якутии, где вел большую работу в области культуры. В неудачной попытке освободить его 1 июля 1878 г. участвовали Адриан Михайлов, Михаил Фроленко, Семен Баранников, Александр Квятковский и Алексей Медведев (не добрался до места перестрелки); всего же в этой операции в Харькове участвовало десять человек (см. подробнее: Михайлов А. Показания на следствии).

[XXVI] После неудачной попытки освобождения Войнаральского Медведев не успел скрыться из Харькова и был схвачен жандармами (под именем П.Н. Фомина). В том же месяце он бежал из Харьковской тюрьмы вместе с одиннадцатью уголовниками, но через три дня был пойман, после чего был приговорен к смертной казни, замененной бессрочной каторгой. О втором побеге Медведева в исторической литературе сведений нет.

[XXVII] Гольденберг Григорий Давыдович (1855–1880) — российский революционер-народоволец, из рабочих. 9 февраля 1879 г. застрелил харьковского губернатора князя Д.Н. Кропоткина. В октябре-ноябре 1879 г. участвовал в неудачном покушении на Александра II под Александровском. Тогда же был арестован при перевозе динамита. Прокурор Добржинский воспользовался неопытностью Гольденберга и убедил его дать подробные показания против народовольцев. Осознав свою ошибку, Гольденберг не вынес угрызений совести и повесился в тюремной камере.

[XXVIII] Соловьев Александр Константинович (1846—1879) — народник. Родился в семье чиновника. За отличные успехи в уездном училище был зачислен на казенный счет в гимназию в Петербурге. В 1865 г. поступил на юридический факультет Петербургского университета, но оставил его по недостатку средств и, выдержав экзамен на учителя, стал преподавать историю и географию в Торопце. В 1876 г. примкнул к обществу «Земля и воля», в 1877—1878 гг. вел революционную пропаганду среди крестьян Поволжья. 2 апреля 1879 г. на свой страх и риск совершил неудачное покушение на Александра II. После попытки отравиться Соловьев был арестован, приговорен к казни и повешен.

[XXIX] Буцинский Дмитрий Тимофеевич (1855—1891) — российский революционер-народоволец. Из семью священника. Окончил Белгородскую духовную семинарию, обучался на медицинском факультете Харьковского университета. Лидер студенческих кружков, один из организаторов убийства харьковского губернатора Кропоткина. С 1879 г. — агент Исполнительного комитета «Народной воли» на юге России. В январе 1880 г. арестован, приговорен к 20 годам каторги. В 1882 г. несколько месяцев находился на Каре, затем — в Петропавловской крепости. С августа 1884 г. содержался в Шлиссельбургской крепости, где и умер от чахотки.

[XXX] Щедрин Николай Павлович (1858—1919) — российский революционер-народник. Из дворян. Обучался в Омской военной гимназии, окончил учительский институт. Член «Земли и воли», затем «Черного передела», один из организаторов «Южно-русского рабочего союза» в Киеве. В октябре 1880 г. арестован, в мае 1881 г. приговорен Киевским военным судом к смертной казни, замененной бессрочной каторгой, которую отбывал на Каре. По пути на Кару, в Иркутской тюрьме дал пощечину адъютанту генерал-губернатора Соловьеву за грубое обращение с политическими заключенными женщинами С.Н. Богомолец и Е.Н. Ковальской. Приговорен военным судом к смертной казни, замененной приковыванием к тачке без срока. В 1882 г. переведен в Алексеевский равелин, в 1884 г. за драку с надзирателем (заступился за Ковальскую) переведен в Шлиссельбургскую крепость, где в 1895 г. психически заболел. С 1896 г. находился в Казанской психиатрической больнице, где и умер.

[XXXI] Переплётчиков Василий Алексеевич — российский революционер-народник. Арестован в январе 1880 г., приговорен к ссылке в Сибирь.

[XXXII] Жарков Александр Яковлевич (? — 1880) — чернопеределец, предатель. Наборщик в типографии «Черного передела». Арестован в декабре 1879 г. в Москве, выдал типографию, которая была арестована в январе 1880 г. Был казнен А. К. Пресняковым.

[XXXIII] Крылова Мария Константиновна (1842—1916) — российская революционерка-народница. Из дворян. С 1865 г. — участница артельных обществ в Москве, привлекалась к дознанию по каракозовскому и нечаевскому делам, была подчинена секретному надзору. В 1875 г. — член киевского кружка «бунтарей», с 1876 г. — член «Земли и воли». После обучения в 1877 г. в Женеве наборному делу — хозяйка типографии «Земли и воли», затем — типографии «Черного передела». Арестована в январе 1880 г., в 1881 г. выслана в Иркутскую губернию. После возвращения из Сибири жила в Воронеже, служила в статистическом бюро.

[XXXIV] Шевырёва Елизавета Дмитриевна (1845 (?) — ?) — российская революционерка-народница. Из семьи купцов. В 1868 г. в Калуге вместе с сестрами открыла первую бесплатную народную библиотеку-читальню для пропаганды революционных идей. Получила образование фельдшера. Арестована в январе 1880 г. Двоюродная сестра Петра Шевырёва — участника «второго первого марта», казненного в Шлиссельбургской крепости.

[XXXV] Тесленко-Приходько Петр Васильевич (1855 — ?) — российский революционер, из украинских дворян. В 1877—1878 гг. — работник харьковской типографии «Земли и воли», в 1879—1880 гг. — петербургской типографии «Черного передела». Арестован в январе 1880 г., в 1881 г. сослан на пять лет в Тобольскую губернию, затем проживал в Томске и Тюмени. С 1895 г. проживал в Киеве. Член партии социалистов-революционеров. Жена Тесленко-Приходько — Елена Косач, племянница — Леся Украинка, обе — украинские писательницы.

[XXXVI] Короткевич Николай Андреевич — российский революционер-народник. Учитель. Член «Земли и воли» с 1877 г., участник саратовского поселения народников. Арестован в январе 1880 г.

[XXXVII] Дейч Лев (Лейба-Гирш) Григорьевич (1885—1941) — видный деятель российского и международного революционного движения. Родился в еврейской купеческой семье, с 1874 г. — член народнических кружков, бакунист. В 1876 г. арестован за участие в побеге из тюрьмы С. Лурье, бежал, перешел на нелегальное положение. Участник покушения на провокатора Н. Гориновича (1876), один из организаторов тайного крестьянского общества и подготовки восстания в Чигиринском уезде («Чигиринский заговор»), арестован в 1877 г., в 1878 г. бежал из тюрьмы, эмигрировал. Член «Земли и воли» с 1879 г., после раскола организации примкнул к «Черному переделу». В 1883 г. был в числе основателей первой русской марксистской группы «Освобождение труда», организовал издание и нелегальную переброску в Россию марксистской литературы. В 1884 г. арестован в Германии по делу о покушении на Гориновича, выдан царским властям, осужден на 13 лет 4 месяца каторги. Отбывал на Каре. В 1896 г. вышел на поселение, в 1901 г. бежал через Японию и США в Швейцарию, вошел в руководство газеты «Искра», был кооптирован в администрацию Заграничной лиги русской революционной социал-демократии. Участник II съезда РСДРП (1903), с момента съезда — меньшевик. В 1905 г. нелегально вернулся в Россию, в 1906 г. арестован, сослан в Туруханский край, по дороге бежал, эмигрировал. Вернулся в Россию после Февральской революции, стал одним из лидеров меньшевиков-оборонцев, редактировал меньшевистскую газету «Единство». После Октябрьской революции отошел от политической деятельности, работал в Историко-революционном архиве, занимался изданием архива Г.В. Плеханова. С 1928 г. на пенсии. Автор работ по истории революционного движения и мемуаров.

[XXXVIII] Стефанович Яков Васильевич (1853—1915) — российский революционер-народник. Сын священника Конотопского уезда Черниговской губернии, студент Киевского университета (на втором курсе ушел в подполье). В революционном движении с 1873 г., член кружка «чайковцев» и группы «южных бунтарей», участник «хождения в народ». В 1876 г. участвовал в покушении на провокатора Н. Гориновича. Главный организатор тайного крестьянского общества и подготовки восстания в Чигиринском уезде («Чигиринский заговор»). Арестован в 1877 г., в мае 1878 г. бежал из тюрьмы, эмигрировал. В 1879 г. нелегально вернулся в Россию, вступил в «Землю и волю», был одним из основателей «Черного передела», вел пропаганду среди крестьян. В 1880 г. вновь эмигрировал, в ноябре 1881 г. вернулся в Россию, вошел в Исполнительный Комитет «Народной воли». Арестован 6 февраля 1882 г. в Москве. На «процесс 17-ти» осужден на пожизненную каторгу, замененную по конфирмации 8-летней. Отбывал на Каре, в 1891 г. вышел на поселение в Якутии. С 1905 г. жил в Черниговской губернии, от политической деятельности по состоянию здоровья отошел.

[XXXIX] Аксельрод Павел Борисович (1849 или 1850—1928) — российский революционер-народник, затем — социал-демократ, теоретик меньшевизма. Из семьи еврея-шинкаря. С 1872 г. — студент Киевского университета и член местного филиала кружка «чайковцев». В 1874 г. — участник «хождения в народ», эмигрирует, спасаясь от ареста. Выступает посредником между петербургскими кружками и эмигрантами. Член «Земли и воли», затем — «Черного передела». В начале 1880-х гг. быстро эволюционирует к марксизму, становится одним из основателей группы «Освобождение труда». С 1900 г. — один из редакторов газет «Искра» и «Заря». После 1903 г. — один из лидеров меньшевизма. Вернулся в Россию после Февральской революции, в 1920-х гг. снова эмигрировал, так как выступил против Советской власти, вплоть до призывов к вооруженной интервенции.

[XL] Присецкий Иван Николаевич (1858—1911) — участник революционного движения, общественный деятель, депутат I Государственной думы, кадет. Из дворян, получил военное образование, но отказался от военной карьеры. Участник революционных кружков. В 1880 г. бежал за границу, спасаясь от ареста. В 1883 г., после возвращения в Россию и участия в студенческих волнениях, арестован, в 1885 г. сослан на пять лет в Иркутскую губернию. После ссылки, отойдя от революционной деятельности, жил в Полтаве, работал в земстве по сельскохозяйственным вопросам.

[XLI] Пресняков Андрей Корнеевич (1856—1880) — народоволец, рабочий. Один из организаторов Казанской демонстрации 1876 г. Участвовал в покушении 18 ноября 1879 г. под Александровском. В 1880 г. был арестован, оказал вооруженное сопротивление. По «процессу 16-ти» приговорен к смертной казни. Повешен 4 ноября. Среди революционеров получил прозвище «гроза шпионов», собственноручно убил двух шпионов: Шарашкина в 1877 г. и Жаркова в 1880-м. Считался лучшим мастером «Народной воли» по гриму.

[XLII] Судейкин Георгий Порфирьевич (1850–1883) — жандармский полковник, один из руководителей политического сыска. Родился в дворянской семье. После окончания кадетского корпуса с начала 1870-х гг. служил в Киевском губернском жандармском управлении и в 1879 г. раскрыл Киевскую организацию «Народной воли», что способствовало его стремительной карьере. В 1881 г. стал заведующим агентурой Петербургского охранного отделения. В 1882 г. занял специально для него учрежденный пост инспектора секретной полиции. Судейкин сумел сделать своим агентом видного народовольца С.П. Дегаева. Дегаев выдал властям В.Н. Фигнер и многих других членов «Народной воли». В то же время, имея большой авторитет в революционной среде, готовил покушения, вербовал новых сторонников под контролем Судейкина. Судейкин со своей стороны готовил убийство Д.А. Толстого и великого князя Владимира Александровича, надеясь, запугав правительство, получить пост министра внутренних дел. Планы Судейкина не удались, так как в 1883 г. Дегаев был разоблачен народовольцами как провокатор. Спасая свою жизнь, он организовал у себя на квартире убийство Судейкина, за что был помилован партийным судом в Париже — с условием уйти из политики.

[XLIII] Попов Михаил Родионович (1851—1909) — российский революционер-народник. Из семьи священника. Студент Медико-хирургической академии. Вел пропаганду среди рабочих Петербурга и провинции, руководил проведением стачек, участвовал в «хождении в народ». В 1876 г. — один из организаторов «Земли и воли». В марте 1878 г. вместе с Плехановым сыграл видную роль в руководстве забастовкой на фабрике Торнтона в Петербурге. В феврале 1879 г. участвовал в убийстве шпиона Рейнштейна. В 1879 г. — один из организаторов Воронежского съезда «Земли и воли», на котором выступил против политического террора, затем примкнул к «Черному переделу». Вскоре разошелся с этой организацией и создал особый кружок с целью объединения «Народной воли» и «Черного передела». Совместно с народовольцами организовал кружок в Киеве и «Южно-русский рабочий союз», участвовал в подготовке не состоявшихся покушений на губернаторов Тотлебена и Черткова. Арестован в Киеве в феврале 1880 г., приговорен к смертной казни, замененной вечной каторгой, отбывал на Каре, в Алексеевском равелине и в Шлиссельбургской крепости до 1905 г., когда был освобожден по амнистии. Последние годы жил под гласным надзором полиции в Нахичевани-на-Дону.

[XLIV] Преображенский Георгий Николаевич (1854—1881) — российский революционер-народник. Из семьи священника. В 1874—1878 гг. — студент юридического факультета Санкт-Петербургского университета. В 1876 г. — один из организаторов «Земли и воли», после ее раскола — чернопеределец. Арестован в феврале 1880 г., в 1881 г. выслан в Курскую губернию, где умер от чахотки.

[XLV] Иванов Игнатий Кириллович (1859—1886) — российский революционер-народник. Из семьи священника (по другим сведениям — офицера), студент Киевского университета. Член кружка М.Р. Попова (см. комментарий [XLIII]). Арестован в феврале 1880 г. с бомбой в руках, приговорен к смертной казни, замененной бессрочной каторгой, отбывал на Каре. Принимал участие в убийстве нечаевца П.Г. Успенского, заподозренного в предательстве. В 1882 г. переведен в Петропавловскую крепость, в июле 1883 г. — в Казанскую лечебницу для умалишенных, в 1884 г. вывезен в Шлиссельбургскую крепость, где и умер.

[XLVI] Поликарпов Константин Васильевич (? — 1880) — российский революционер-народник. Студент Киевского университета. В 1879—1880 гг. входил в киевский кружок М. Р. Попова (см. комментарий [XLIII]), объединявший народовольцев и чернопередельцев. Застрелился, не желая попасть в руки властям, после неудачного покушения на предателя Л. Забрамского.

[XLVII] Богомолец (урожденная Присецкая) Софья Николаевна (1856—1892) — российская революционерка-народница. Дворянка, окончила гимназию и училась на медицинских курсах. Арестована в январе 1881 г. в Киеве. Судилась по процессу «Южно-русского рабочего союза», приговорена к 10 годам каторги. По дороге на Кару в феврале 1882 г. бежала вместе с Ковальской из Иркутской тюрьмы, была поймана и получила дополнительно пять лет. На каторге зарекомендовала себя как непримиримая протестантка: оскорбляла и нападала на тюремщиков, нарушала ужесточенный режим, участвовала в голодовке, поджигала свою камеру. В 1884 г. за участие в протестах переведена в Иркутскую тюрьму. За бунт в Иркутской тюрьме получила еще один год с переводом в разряд испытуемых (см. комментарий [LXIV]) на весь срок. В 1885 г. была возвращена на Кару. В 1891 г., после вмешательства Льва Толстого, получила право на свидание с мужем (революционером и врачом) и сыном (будущим советским патофизиологом и академиком). За три дня до смерти была выпущена в вольную команду, умерла от туберкулеза.

[XLVIII] Иванов Павел Осипович (1854 — 1894) — российский революционер-народник. Из дворянской семьи, студент медицинского факультета Киевского университета. Один из деятельных членов киевского «Южно-русского рабочего союза». Арестован в 1881 г., приговорен к 20 годам каторги. Трижды пытался бежать с этапа. За побег из Красноярской тюрьмы приговорен еще к 15 годам, за побег между Читой и Карой — еще на 20 лет (всего — на 55 лет, затем срок был снижен до 48 лет). После избиения тюремщиками в Красноярске страдал эпилепсией. Прибыл на Кару в декабре 1883 г., в 1889 г. пережил Карийскую трагедию — принял яд, но остался жив (см. комментарий [LXXXIII]). В 1890 г. переведен в Акатуй, где работал в рудниках бурильщиком, затем — в вольную команду в Кадаю, где лечил крестьян от тифа и умер, заразившись им.

[XLIX] Горинович Василий Елисеевич (1858—1913) — российский революционер-народник, затем — народоволец, этнограф. Член «Южно-русского рабочего союза» и киевской группы «Народной воли», руководитель ее боевой дружины, организатор неудачного покушения на Г.П. Судейкина. В конце 1881 — начале 1882 гг. в Москве заведовал паспортным столом партии, занимался изготовлением фальшивых документов. В 1882 г. арестован, приговорен к 8 годам каторги. По ее окончании поселился в Якутской области, занялся этнографическими исследованиями. Принял активное участие в освободительном движении в Якутии в 1905 г. В 1908 г. перебрался в Одессу, работал на транспорте. Умер в Москве.

[L] Геккер Наум Леонтьевич (1861—1920) — российский революционер-народник, затем — эсер, публицист, этнограф. Из богатой купеческой семьи. Организатор революционных кружков. Принимал участие в деятельности «Южно-русского рабочего союза» и киевской группы «Народной воли». В целях экспроприации пытался организовать ограбление денежной почты между Бердянском и Мариуполем. Арестован в апреле 1881 г., приговорен к 10 годам каторги, отбывал на Каре. В 1888 г. вышел в вольную команду. В 1889 г. во время протеста каторжников пытался застрелиться. С 1891 г. — на поселении в Якутской области, занялся этнографическими исследованиями. В 1898 г. получил разрешение выехать из Сибири, проживал в основном в Одессе, где и умер. Член партии социалистов-революционеров с момента ее образования.

[LI] «Бунтари» — сторонники Бакунина, считавшего, что крестьянство всегда готово подняться на революционное выступление по призыву интеллигенции.

[LII] Майер Самуил Владимирович (Давыдович) (1856—1930) — российский революционер-народник. Из семьи еврейского торговца, учился в коммерческом училище, работал конторщиком и учителем. В 1870—1878 гг. — последователь П.Л. Лаврова, с 1879 г. — чернопеределец, вел пропаганду среди рабочих. В 1880 г. арестован на границе с нелегальной литературой, в 1883 г. приговорен к бессрочной каторге, отбывал на Каре. В 1898 г. вышел на поселение, вел метеорологические наблюдения для иркутской обсерватории, в 1906 г. — амнистирован, переехал в Одессу.

[LIII] Юрковский Федор Николаевич (1851—1896) — российский революционер-народник. Из дворян. В 1874 г. — член кружка И.М. Ковальского, участник «хождения в народ», был арестован, выпушен на поруки. Последователь П.Н. Ткачева, член «Общества народного освобождения» (см. подробнее: Козьмин Б.П. П. Н. Ткачёв), сторонник политических (террористических) методов борьбы. В 1878 г. участвовал в подготовке неосуществленного побега С. Виттенберга, в 1879 г. — в подкопе под Херсонское казначейство (см. подробнее: Якимова А. В. Процесс двадцати народовольцев) и подготовке неосуществленного покушения на киевского генерал-губернатора Черткова. Арестован в марте 1880 г., приговорен к 20 годам каторги, отбывал на Каре. Принимал участие в убийстве нечаевца П.Г. Успенского, заподозренного в предательстве. В 1882 г. бежал с каторги, за что получил еще 10 лет, в 1883 г. — участвовал в протестах, был переведен в Петропавловскую крепость. В 1884 г. — в Шлиссельбург, где умер. В заключении написал роман «Булгаков».

[LIV] Из стихотворения Н.А. Некрасова «Друзьям» (из его предсмертных «Последних песен»). Полностью стихотворение звучит так:

Я примирился с судьбой неизбежною,
Нет ни охоты, ни силы терпеть
Невыносимую муку кромешную!
Жадно желаю скорей умереть.

Вам же — не праздно, друзья благородные,
Жить и в такую могилу сойти,
Чтобы широкие лапти народные
К ней проторили пути...

[LV] Присецкая Мария Николаевна — российская революционерка-народница. Из дворян. Член «Южно-русского рабочего союза». Арестована в январе 1881 г., приговорена к ссылке в Томскую губернию.

[LVI] Кизер Венцеслав Эдуардович (ок. 1860 — ?) — российский революционер-народник. Рабочий. В 1880—1881 гг. — член «Южно-русского рабочего союза» в Киеве, работник типографии союза. Арестован в 1881 г., приговорен к каторге, замененной затем ссылкой в Восточную Сибирь на десять лет. Как иностранный подданный в 1890 г. был выслан за границу, жил в Румынии.

[LVII] Доллер Александр Иванович (1860—1893) — российский революционер-народник. Слесарь. Член «Южно-русского рабочего союза». Арестован в 1881 г., приговорен к каторге на двадцать лет, замененной ссылкой на поселение в Восточную Сибирь. Утонул при переправе через р. Лену.

[LVIII] Ст. 249 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных — статья о «бунте против Верховной власти». Предусматривала в качестве наказания лишение всех прав состояния и смертную казнь.

[LIX] Вероятно, ошибка автора. См. комментарий LVI.

[LX] Генерал-майор и киевский военный окружной прокурор В.С. Стрельников (1838—1882), известный как «палач Юга России», «сатрап Малороссии и Новороссии», «прокурор-паук», «Торквемада деспотизма», получил чрезвычайные полномочия для искоренения «крамолы» в Юго-Западном и Южном краях империи. Прославился жестокостью, доходившей до садизма (например, при казни в 1879 г. В.А. Осинского, Л.К. Брандтнера и В.А. Свириденко вызвал оркестр и заставил его играть «Камаринскую»). Запугивал суды и добивался вынесения несообразно жестоких приговоров. Прибегал к подлогам, издевался над арестованными и их родственниками, развернул массовые аресты и суды над людьми, не имевшими отношения к революционному движению. Ненавидел студентов и евреев. В.А. Осинский перед смертью завещал товарищам отомстить за себя. Казнь Стрельникова осуществлена в Одессе 18 марта 1882 г. Н.А. Желваковым и С.Н. Халтуриным.

[LXI] Дрентельн Александр Романович — генерал-губернатор Юго-Западного края. До назначения на этот пост был шефом жандармов, на него неудачно покушался Л. Мирский.

[LXII] Кара («Черная») — небольшая река в Забайкалье, по течению которой в 1820-х гг. были открыты богатые золотые россыпи. Разработка велась ссыльными и каторжными. С 1873 г. на Кару отправляют осужденных по политическим процессам. Всего на Кару было отправлено 217 политзаключенных (185 мужчин и 32 женщины). Политкаторжане систематическим сопротивлением властям, побегами, голодовками и самоубийствами протеста добились смягчения режима, в частности, отмены телесных наказаний. Это привело правительство к мнению о ненадежности Кары как места заключения политических. К 1892 г. политическая каторга на Каре была ликвидирована.

[LXIII] Долгушин Александр Васильевич (1848—1885) — российский революционер-народник. Дворянин, не окончил тобольскую гимназию, был вольнослушателем Технологического института, уже в учебных заведениях проявил себя как организатор кружков самообразования. В 1869 г. в Петербурге организовал кружок «сибиряков-автономистов». Привлекался по нечаевскому делу, был оправдан. В 1872 г. заведовал мастерской жестяных изделий, организовал кружок для пропаганды в народе («долгушинцы»). В 1873 г. с товарищами перебрался в деревню, распространял воззвания к крестьянам и интеллигенции, за что был арестован и приговорен к 10 годам каторги, был подвергнут обряду гражданской казни. До 1880 г. находился в Ново-Белгородской каторжной центральной тюрьме, где в 1878 г. от имени всех заключенных написал протест «Заживо погребенные», который затем нелегально распространялся. В 1881 г., находясь в Красноярской тюрьме, помог бежать Малавскому. Участвовал в массовом протесте в тюрьме, вызванном репрессиями после побега, за что получил дополнительно 10 лет каторги, и дал пощечину надзирателю, за что получил еще 15 лет каторги. Прибыл на Кару в январе 1882 г., участвовал в организации побега Мышкина и др., летом 1883 г. был переведен в Петропавловскую крепость, а год спустя — в Шлиссельбург, где и умер от туберкулеза легких.

[LXIV] Южакова Елизавета Николаевна (ок. 1852—1883) — российская революционерка-народница. Дворянка, получила домашнее образование. В 1869—1871 гг. училась в Цюрихе на естественном факультете. Была близка к К. Турскому и, вероятно, участвовала в его попытке освободить С. Нечаева при отправке того в Россию. До 1875 г. проживала в Швейцарии и Франции, входила в кружок журнала «Набат» Турского и Ткачева, была членом созданного ими конспиративного «Общества народного освобождения» (см. подробнее: Козьмин Б.П. П. Н. Ткачёв) По возвращении в Россию жила в Одессе, где была связана с кружком И. Ковальского и С. Чубарова, вместе с Г. Чернявской и Н. Виташевским организовала местный «якобинский» кружок. Была сестрой милосердия на сербско-турецкой и русско-турецкой войнах. В 1879 г. продолжала революционную работу в Одессе, заведовала тайной типографией, участвовала в подкопе под Херсонское казначейство (см. подробнее: Якимова А. В. Процесс двадцати народовольцев). В 1880 г. судилась по двум политическим процессам, была приговорена к ссылке на поселение Сибирь, откуда скрылась в 1881 г. вместе с И. Бачиным, но была арестована. Содержалась в Иркутской тюрьме, откуда помогла бежать Е. Ковальской и С. Богомолец. Выслана в глухие места Якутской области вместе с Бачиным, где была задушена им, после чего Бачин отравился.

[LXV] В царской России все каторжане делились на два разряда: «исправляющихся» и «испытуемых». «Испытуемые» содержались в более суровых условиях, как сейчас бы сказали, на строгом режиме (а «исправляющиеся» — на общем). «Испытуемые» должны были содержаться отдельно от «исправляющихся», на них налагались ограничения по общению с остальным миром (вплоть до создания отдельных тюремных больниц для «испытуемых»), только «испытуемых» заковывали в кандалы и только им брили головы. Для попадания в разряд «испытуемых» нужно было получить приговор не менее 15 лет каторги. При бессрочной (то есть пожизненной) каторге, как у Е.Н. Ковальской, пребывание в разряде «испытуемых» — первые 8 лет.

[LXVI] Армфельд (по мужу Комова) Наталия Александровна (1850—1887) — российская революционерка-народница. Дворянка, окончила Московский Николаевский институт, училась на математическом факультете Гейдельбергского университета (дружила с Софьей Ковалевской), где познакомилась с революционными идеями. В 1873 г. — в составе московского отделения кружка «чайковцев», в 1874 г. — участница «хождения в народ», за что подверглась административной ссылке и надзору. В 1875 г. открыла школу для крестьянских детей, была арестована за «преступную пропаганду» среди них. В 1878 г. перешла на нелегальное положение, при аресте в Киеве в 1879 г. оказала вооруженное сопротивление, судилась по делу Антонова, Брантнера и др., пыталась взять вину в убийстве жандарма на себя, была приговорена к 14 годам и 10 месяцем каторги. Наказание отбывала на Каре, все денежные переводы от богатых родственников передавала в общую кассу заключенных. В 1885 г. вышла в вольную команду. Умерла от туберкулеза легких.

[LXVII] Кутитонская Мария Игнатьевна (1855—1887) — российская революционерка-народница. Дворянка, окончила гимназию, с 1875 г. служила в Одесской городской думе. За границей встречалась с Г.А. Лопатиным, под его влиянием стала членом кружка И.М. Ковальского. За принадлежность к революционной организации в 1879 г. была приговорена в Одессе к 15 годам каторги, затем срок был сокращен до 4 лет. Каторгу отбывала на Каре, по болезни вышла на поселение в 1882 г. и вскоре совершила покушение на забайкальского губернатора Ильяшевича за насилие над заключенными. Была приговорена к смертной казни, замененной бессрочной каторгой, которую отбывала в Иркутской тюрьме, где и умерла от горловой чахотки.

[LXVIII] Круковская (по мужу Бубновская) Юлия Осиповна (1850—1913) — российская революционерка-народница. Дворянка, окончила гимназию, с 1875 г. работала в Киеве в приюте для детей рабочих, которым заведовала ее двоюродная сестра Елена Косач, затем открыла общедоступную столовую. С 1877 г. подчинена негласному надзору, была близка с кружком Дейча (см. комментарий [XXXVII]) и Стефановича (см. комментарий [XXXVIII]), привлекалась к суду в связи с Чигиринским заговором. В 1879 г. была приговорена судом к ссылке в Сибирь на три с половиной года, но при пересмотре дела Сенат ужесточил наказание и приговорил к 13 годам и 8 месяцам каторги. Каторгу отбывала на Каре, в 1885 г. вышла в вольную команду, в 1890 г. — на поселение в Забайкальской области, затем вернулась в европейскую Россию, где и умерла.

[LXIX] Коленкина (по мужу Богородская) Мария Александровна (1850—1926) — российская революционерка-народница. Из мещан, учительница, акушерка. В 1874 г. участвовала в «хождении в народ». Была выдана Н. Гориновичем, но успела скрыться. В 1875 г. — в кружке киевских «бунтарей» Дебогория-Мокриевича, Стефановича (см. комментарий [XXXVIII]) и др., участвовала в организации побега Дейча (см. комментарий [XXXVII]). После роспуска кружка (из-за предательства Гориновича) вместе с Верой Засулич перебралась в Петербург, где вместе с ней готовила покушение на Трепова, а также — неосуществленное — на прокурора Желиховского. Вступила в «Землю и волю». При аресте в октябре 1878 г. оказала вооруженное сопротивление, в 1880 г. приговорена к 10 годам каторги на Каре. После отбытия ее поселилась в Иркутске, работала в музее Восточно-Сибирского отдела Географического общества и занималась педагогической деятельностью. Здесь же и умерла.

[LXX] Сарандович (по мужу Подбельская, по второму — Белоцветова) Екатерина Петровна (1858 — после 1934) — российская революционерка-народница. Дворянка, слушательница Повивального института при акушерской клинике Киевского университета. В 1878 г. принимала участие в подготовке побега Я. Стефановича (см. комментарий [XXXVIII]) из Киевской тюрьмы и в неудачном подкопе под Харьковскую тюрьму с целью освобождения Медведева-Фомина (см. комментарий [XXVI]). Арестована в январе 1879 г. в Киеве в доме, где Дебогорий-Мокриевич, братья Ивичевичи и др. оказали вооруженное сопротивление. Приговорена к каторге на срок 14 лет и 10 месяцев, который был сокращен по конфирмации до четырех лет. Каторгу отбывала на Каре, в 1882 г. вышла на поселение. В 1883 г. за тайную переписку был приговорена к 30 ударам плетей и двухгодичным заводским работам, наказание было заменено ссылкой в Якутскую область. В 1889 г. получила разрешение переселиться в Енисейскую губернию. С 1897 г. жила в европейской России. Пенсионерка Всесоюзного общества политкаторжан. Мать В.Н. Подбельского — советского наркома, большевика.

[LXXI] Россикова (урожденная Виттен) Елена Ивановна (1847 или 1849 — 1894) — учительница, член революционного кружка «южных бунтарей» И. М. Ковальского. Хозяйка конспиративной квартиры в Одессе, где находилась нелегальная типография и где собирался кружок. В январе 1878 г. в квартире Россиковой, в ее отсутствие, «южные бунтари» оказали жандармам вооруженное сопротивление, Россикова перешла на нелегальное положение. За участие в похищении денег из Херсонского казначейства была приговорена к смертной казни, замененной вечной каторгой как героине русско-турецкой войны 1877—1878 гг. Отбывала на Каре. В тюрьме принадлежала к числу непримиримо протестующих. В 1890 г. сошла с ума, в 1893 г. переведена в Иркутскую тюремную больницу, где и умерла.

[LXXII] Лешерн фон Герцфельд Софья Александровна (1842—1898) — российская революционерка-народница. Дворянка, обучалась на Аларчинских женских курсах. В 1872 г. в имении матери открыла школу для крестьян, которая через год была закрыта властями, а сама Лешерн была лишена права преподавать. До конца 1873 г. вела пропаганду среди крестьян, затем переселилась в Петербург, где вошла в кружок Ф.Н. Лермонтова (см. комментарий [XVII]), с которым была знакома еще с 1871 г. В 1874 г. приняла участие в «хождении в народ», была арестована в мастерской Пельконена в Саратове. Судилась по процессу 193-х, после которого перешла на нелегальное положение и примкнула к кружку Валериана Осинского в Киеве. Вместе с ним была арестована в 1879 г., оказав вооруженное сопротивление. Была приговорена к смертной казни, замененной бессрочной каторгой. В 1890 г. вышла в вольную команду, по манифесту 1894 г. выпущена на поселение, где умерла от воспаления легких.

[LXXIII] Левенсон (урожденная Домбровская) Виктория Викторовна (Елена Дмитриевна) (1855 — после 1901) — российская революционерка-народница. Слушательница курсов повивального искусства при Еленинском родовспомогательном институте в Петербурге. Участница кружка Попова—Буцинского. В 1880 г. арестована и на «процессе 21-го» приговорена к 6 годам каторги, отбывала на Каре, вышла на поселение в 1884 г.

[LXXIV] Шехтер (по мужу Доллер) Софья Наумовна (1856—1920) — российская революционерка-народоволка. Обучалась на акушерских курсах. Член партии «Народная воля». Арестована в Киеве в 1880 г., судилась военным судом по «процессу 21-го». Приговорена к 6 годам каторги, заключение отбывала на Каре. В 1884 г. вышла на поселение в Якутскую область. В 1900-х гг. вернулась в Европейскую Россию. В 1903 г. подвергалась административной ссылке за причастность к партии социалистов-революционеров.

[LXXV] Брешко-Брешковская (урожденная Вериго) Екатерина Константиновна (1844—1934) — российская революционерка-народница, лидер эсеров. Дворянка, в имении отца занималась образованием крестьян. С 1873 г. — участница революционных кружков. В 1874 г. — участница «хождения в народ», арестована и по «процессу 193-х» приговорена к 5 годам каторги, отбывала на Каре, после побега с поселения получила еще 4 года каторги. В 1884 г. повторно вышла на поселение, в 1891 г. была приписана к крестьянскому сословию, жила в Иркутске, в 1896 г. по амнистии вернулась из ссылки. Вела пропаганду среди крестьян, в начале 1900-х гг. — одна из создателей партии социалистов-революционеров. В 1903—1905 гг. — в эмиграции. Участница революции 1905—1907 гг. Выдана охранке Е. Азефом, в 1910—1917 гг. — в ссылке. В 1917 г. — сторонница Временного правительства, советскую власть не приняла. В 1918 г. эмигрировала, умерла в Чехословакии.

[LXXVI] Стандартное наказание на царской каторге. Иные возможные наказания: увеличение срока каторжных работ, приковывание к тачке, телесные наказания розгами, телесные наказания плетьми, смертная казнь (только за нападение на тюремных служителей и иных государственных чиновников).

[LXXVII] Ковалевская (урожденная Воронцова) Мария Павловна (1849—1889) — российская революционерка-народница. Дворянка, окончила Одесский институт. Участница одесского и киевского революционных кружков, подвергалась аресту и особому надзору. В 1879 г. Киевским военно-окружным судом приговорена к 14 годам и 10 месяцам каторги на Каре. Отравилась в знак протеста после истязания Н. Сигиды.

[LXXVIII] Корба (урожденная Мейнгардт; более известна как Прибылёва-Корба, по фамилии второго мужа) Анна Павловна (1849–1939) — российская революционерка. Учительница и сестра милосердия, участница Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. В 1879 г. входит в «Народную волю», с августа 1880 г. — член Исполнительного Комитета «Народной воли». Работала в динамитной мастерской, в «паспортном бюро» партии, с февраля 1881 г. — редактор газеты «Народная воля». Хозяйка конспиративных квартир. Участвовала в подготовке покушения на Александра II 1 марта 1881 г. и в подготовке покушения на Судейкина (см. комментарий [XLII]). С января 1882 г. — представитель Исполнительного Комитета в Петербурге. Арестована в ночь на 5 июня 1882 г. На «процессе 17-ти» приговорена к 20 годам каторги, позже срок сокращен до 13 лет 4 месяцев (возможно, в связи с тем, что Корба была гражданкой Швейцарии). Отбывала на Каре, участвовала в коллективных голодовках за ослабление режима содержания. По окончании заключения — на поселении в селе Усть-Илимское Забайкальской области. В 1894 г. вышла замуж за народовольца А.В. Прибылёва. В феврале 1905 г. вернулась в Европейскую Россию, вступила в партию эсеров. В 1909 г. арестована, выслана в Минусинск Енисейской губернии. После Октябрьской революции вела активную историко-революционную, литературную и общественную деятельность; член Общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев, член редакции журнала «Каторга и ссылка»; оставила ценные мемуары о народовольцах. В 1936 г. спасла мужа, А.В. Прибылёва, от ареста НКВД. Похоронена в Ленинграде на Волковом кладбище.

[LXXIX] Клеменц Дмитрий Александрович (1848—1914) — российский революционер-народник, этнограф. Студент физико-математического факультета Казанского и Санкт-Петербургского университетов. Член кружка «чайковцев», вел пропаганду среди рабочих, участвовал в «хождении в народ». В 1874 г. эмигрировал, был редактором и автором революционных изданий. Арестован после возвращения в Россию в 1879 г., после двухлетнего заключения в Петропавловской крепости был сослан в Сибирь, где развил широкую этнографическую и музейную деятельность. В 1902 г. вернулся в Европейскую Россию, занял место хранителя Академического этнографического музея. В 1910 г. вышел в отставку и переселился в Москву, где и умер. Автор воспоминаний.

[LXXX] Смирницкая (по мужу — Калюжная) Надежда Семеновна (1852—1889) — российская революционерка-народница. Из семьи священника. С 1876 г. участвовала в деятельности киевских народнических кружков, в 1879 г. арестована, сослана в Сольвычегодск, в марте 1880 г. бежала из ссылки, вступила в «Народную волю». Вместе с мужем И.В. Калюжным (см. комментарий [LXXXIV]) организовала в Москве «паспортное бюро» «Народной воли». Арестована 23 марта 1882 г. На «процессе 17-ти» приговорена к 15 годам каторги. Отбывала на Каре. Жертва «Карийской трагедии»: в ноябре 1889 г., протестуя против порки политзаключенной Н.К. Сигиды, приняла яд вместе с другими тремя заключенным женской тюрьмы.

[LXXXI] Калюжная Мария Васильевна (1864—1889) — российская революционерка-народоволка. Из купеческой семьи. Арестована в 1882 г. в Одессе по делу типографии «Народной воли», выслана административно, скрылась с места ссылки. В августе 1884 г., после разоблачения дегаевщины, покушалась на жандармского полковника Катанского, военным судом приговорена к 20 годам каторги. Заключение отбывала на Каре, где была одной из непримиримых протестанток, умерла, отравившись 6 ноября 1889 г. вместе с Ковалевской и Смирницкой, протестуя против наказания Сигиды.

[LXXXII] Сигида (урожденная Малаксиано) Надежда Константиновна (1862—1889) — российская революционерка-народоволка. Учительница. Участвовала в организации нелегальной народовольческой типографии в Таганроге в 1885 г., где и была арестована. Приговорена к 8 годам каторги, отбывала на Каре. В 1889 г. заступилась за честь Е.Н. Ковальской и дала пощечину коменданту Масюкову. Была подвергнута истязанию розгами, после чего покончила с собой.

[LXXXIII] Н.К. Сигида наивно рассчитывала, что Масюкову известно такое понятие, как «офицерская честь». Уважающий себя офицер, получив публично пощечину от посторонней женщины, должен был, чтобы не позорить мундир, уйти в отставку.

[LXXXIV] Принявшие участие в протесте политкаторжане выпили в качестве яда большие дозы медицинских опиатов. Но у тех давно закончился срок годности, поэтому большинство самоубийц выжило.

[LXXXV] Калюжный Иван Васильевич (1858–1889) — российский революционер-народоволец. Из крестьян Харьковской губернии. В 1878 г. отчислен из Харьковского университета за участие в студенческих беспорядках, арестован, выслан в Вологду. В марте 1880 г. бежал с места ссылки, вступил в «Народную волю». Ближайший сотрудник Ю.Н. Богдановича по организации Красного Креста «Народной воли». В 1881–1882 гг. заведовал «паспортным бюро» «Народной воли». Арестован 23 марта 1882 г. На «процессе 17-ти» приговорен к 16 годам каторги. Отбывал на Каре. Жертва «Карийской трагедии»: в ноябре 1889 г., протестуя против порки политзаключенной Н.К. Сигиды, принял яд вместе с другими 15 заключенным мужской тюрьмы.

[LXXXVI] Бобохов Сергей Николаевич (1858—1889) — революционер, дворянин, сын чиновника. Учился в Саратовской гимназии (вместе с будущим революционером Степаном Ширяевым), участвовал в местных гимназических кружках. В 1875 г. поступил в Петербурге в ветеринарный институт, принимал участие в 1876 г. в студенческих беспорядках, был исключен и выслан в Саратов. Здесь вместе с Ширяевым организовал пропагандистский кружок, за что был арестован в 1877 г. и выслан под надзор полиции в Архангельскую губернию с воспрещением отлучек. В декабре 1878 г. бежал из ссылки, при поимке оказал вооруженное сопротивление. Приговорен к смертной казни, замененной, в виду несовершеннолетия, двадцатилетней каторгой, отправлен на Кару. Отравился в знак протеста после истязания Натальи Сигиды.

[LXXXVII] Михайлов Михаил Илларионович (1829—1865) — российский революционер, поэт, переводчик, публицист. В 1850-х гг. — сотрудник «Современника» и «Отечественных записок». В 1861 г. в Лондоне отпечатал прокламацию «К молодому поколению», был арестован при возвращении в Россию. Приговорен к 12,5 годам каторги, затем срок сокращен до 6 лет. Отбывал наказание на Казаковском золотом прииске, организовал школу для детей рабочих. В 1863 г. переведен в Горный Зерентуй, затем в деревню Кадаю, где и умер. Судьба Михайлова — один из героических символов народничества.

[LXXXVIII] Маньковский Мечислав Константинович (1862—1922) — польский революционер. Столяр. С конца 1870-х гг. — в революционном движении Галиции. С 1883 г. — член социально-революционной партии «Пролетариат». В 1885 г. арестован в Варшаве и приговорен к 16 годам каторги, отбывал на Каре. В 1903 г., по окончанию срока каторги, как австрийский подданный был выслан. Вошел в Польскую социалистическую партию (ППС), стал одним из лидеров ее Боевой организации, в 1906 и 1909 гг. организовал неудачные покушения на генерал-губернатора Варшавы Скалона. После получения Польшей независимости в 1918 г. отошел от политики, занимался изобретательской деятельностью. Автор воспоминаний.

[LXXXIX] Речь идет о книге социал-демократа, меньшевика М.С. Балабанова «К истории рабочего движения на Украине. Киевский рабочий в революционном движении 70—80-х гг. “Южно-русский рабочий союз”» (Киев, 1925). В данном случае автор удивительным образом путает три разных события на трех разных фабриках. Описанный пожар действительно случился 25 февраля 1880 г. на кружевной фабрике купца Б.А. Гивартовского в Москве. В нем погибли 43 работницы и 30 получили тяжелые ожоги. На этот случай откликнулся гневной статьей известный писатель К.М. Станюкович. Пожар на бумагопрядильной фабрике А.И. Хлудова в Ярцеве (под Смоленском) случился в январе 1882 г. Там тоже управляющий запер двери, чтобы «побудить рабочих тушить пожар». Погибло несколько десятков человек (точное число неизвестно: трупы были ночью спрятаны, от властей Хлудов откупился). 9 января 1886 г. аналогичный случай имел место на Егорьевской бумагопрядильной фабрике того же Хлудова в Подмосковье. Там при пожаре погибло 6 человек, пропало без вести 4 человека, получили тяжкие увечья 19. Этому случаю посвятил очерк В.А. Гиляровский.

Опубликовано отдельной брошюрой: Левандовский А. Елизавета Николаевна Ковальская. М.: Издательство Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев, 1928.

Комментарии научного редактора: Александр Тарасов, Роман Водченко, Тимур Хомич.

А. Левандовский (Иосиф Иванович Жуковский-Жук [Ян Степанович (Стефанович) Плястен]) (1889—1937) — российский революционер, эсер-максималист, поэт, журналист, историк революционного движения.

Из крестьян. Родился в местечке Коссово (ныне город) Слонимского уезда Гродненской губернии (ныне Брестская область, Белоруссия), поляк по национальности. С 1903 по 1906 год учился в слонимском городском училище.

С 1905 года стоновится профессиональным революционером, войдя в круг «молодых эсеров» — будущих максималистов. Под прозвищем «Саша Горный» вел агитацию в Слониме, родном Коссове и окрестных районах. Неоднократно подвергался арестам, перебрался в город Харбин, где продолжил революционно-пропагандистскую деятельность (под новым прозвищем «Овод»), вступив в революционно-террористическую группу, состоявшую из эсеров и анархистов. В 1909 году был арестован и, находясь под следствием, в 1911 году совершил нападение на прокурора Пограничного окружного суда, дважды ранив того ножом, за что был осужден на 12 лет каторги. В 1912 году получил еще 4 года каторги по делу харбинского революционного кружка. Отбывал наказание в Горном Зерентуе и Кутомаре.

Во время Февральской революции был амнистирован и включился в революционные события в составе левых эсеров. В 1918 году избран в Центральный Сибирский Исполком Советов. Во время Гражданской войны участвовал в создании отрядов Красной гвардии, вел агитационно-пропагандистскую борьбу против Семенова и Колчака. После войны, заняв критическую по отношению к действиям большевистской власти позицию, занимался литературно-издательской работой (редактировал журнал «Голос максималиста», газету «Вольная трибуна», издал книгу стихов «Цветы крови») и оппозиционной агитацией, за что в 1922 году был арестован и выслан в Читу. В 1923 году вернулся в Москву и стал секретарем редакции журнала «Каторга и ссылка», не прекращая, однако, антибольшевистской деятельности в левоэсеровском подполье. В 1925 году арестован и по 1928 год отбывал ссылку в Великом Устюге.

По освобождении продолжил заниматься историей русского революционного движения: в «Каторге и ссылке» опубликовал документы о левом эсере П. Прошьяне, очерк об эсерке-максималистке Е. П. Дурново-Эфрон, издал ряд брошюр о народовольцах, в частности, об И. Гриневицком, А. Барановском, Н. Суханове, М. Лангансе, Е. Ковальской. Публиковался под псевдонимом А. Левандовский.

В 1933 году был арестован по делу «Народнического центра» и сослан в Новосибирск. Расстрелян НКВД в 1937 году.