Аннотация
В Кенте весна. В Кенте май. Цветет кизил, зеленеют клены. Трава стала сочной и упругой. Она дерзко тянется к солнцу, и вместе с ней — вкрапленные в ее малахитовый ковер фиалки, анемоны. Зашевелились и ожили кусты барбариса и шиповника, калина и орешник. Обрели былую гибкость ивы, а сосны ощерились новыми иглами. В воздухе висит паутина одуванчиков.
В Кенте май. В Кенте весна. Все ее признаки налицо. Все, кроме самого главного: не видно предэкзаменационной студенческой суеты, не видно и не слышно. Университет пуст, как череп динозавра, пролежавший в земле миллионы лет. «Коммонс» — лужайка, опоясывающая колледж, источает девственность доисторического пейзажа. Посреди лужайки сиротливо торчит белая доска объявлений. На ней аккуратными черными буковками выписана программа предстоящего студенческого праздника — «Кэмпус дэя»: коронация королевы красоты; завтрак для выпускников-алумни под тентами; раздача воздушных шаров детям; парад по Мейн-стрит — Главной улице; фестиваль песни, устраиваемый женским клубом; концерт с участием знаменитого комика Дэвида Фрэя и так далее.
Но этой весной в Кенте «Кэмпус дэя» не будет. Не будет ни коронации королевы, ни завтрака выпускников, ни воздушных шаров, ни парада; никто не будет петь веселых студенческих песен и смеяться шуткам Дэвида Фрэя. Не будет и того, что «и так далее». Кругом могильная тишина. Молчит даже бронзовый «Колокол победы», звон которого обычно возвещал футбольные виктории местной студенческой команды. Молчит колокол, хотя ему есть по ком звонить. Не победным, а погребальным звоном…
4 мая «Коммонс» — зеленая университетская лужайка — обагрилась кровью. Солдаты Национальной гвардии открыли огонь по студентам. Передняя шеренга стреляла с колена, задняя била из стоячего положения. Все произошло в течение нескольких секунд, но для девятнадцатилетних Аллисон Краузе и Вильяма Шредера, для двадцатилетних Сэнди Шойер и Джеффри Миллера жизнь оборвалась навсегда. Их расстреляли в Кенте, но они жертвы вьетнамской войны…
Кентский университет, расположенный на холмах северо-восточного Огайо, мало чем отличается от других университетов Америки. Мало чем отличалась от бури, поднявшейся в других университетах Америки, и реакция здешних студентов на весть о вторжении ударных частей генерала Абрамса в Камбоджу. Под звон «Колокола победы» три дня и три ночи митинговала возбужденная и возмущенная молодежь. Поздним вечером в субботу 2 мая запылало уродливое здание РОТС — курсов по подготовке офицеров запаса. Оно сгорело почти дотла. Остались руины каркаса да еще уцелевшие чудом укрепленные на щитах цитаты из воинских уставов. «Стреляя вертикальной наводкой из 105-миллиметровой гаубицы…» — можно было прочесть на одном из них. Далее текст артиллерийского артикула обрывался. (Жизнь четырех студентов оборвалась от выстрелов в упор. Солдаты стреляли из ружей системы «М–1». Во Вьетнаме используется более современный тип — «М–16».)
Мэр города, некто Лерой Сэтром, спаниковал и обратился к губернатору штата Огайо Джеймсу Родсу с истошным призывом пустить в ход Национальную гвардию. Губернатора не пришлось долго упрашивать. Ведь недаром же он добивается сейчас избрания в сенат под лозунгом «наведения порядка в колледжах». По приказу Родса подразделения 107-го кавалерийского полка и 145-го пехотного батальона окружили университет. Было объявлено военное положение и был введен комендантский час. Гвардейцы и полиция, орудуя штыками и дубинками, загнали студентов в общежития. Семьдесят человек было арестовано. Губернатор издал победную реляцию, в которой студенты именовались «преступниками и коричневорубашечниками, наихудшими человеческими отбросами в Америке». Губернатор похвалялся, что «в Огайо с ними покончено. Мы вырвали с корнем эту заразу».
Но Родс несколько поторопился. На следующий день вновь зазвучал «Колокол победы». Появление солдат и расправа с бастующими всколыхнули широкие студенческие массы. (В Кентском университете учатся девятнадцать тысяч человек.)
— Штыки способны вызвать лишь два чувства — страх и гнев. В Кенте они вызвали гнев. Многие из нас отправились спать в ту ночь либералами, а проснулись радикалами, — вспоминает первокурсница Джоан Зимора.
Упрямство студентов окончательно взбесило губернатора Родса. Он отдал распоряжение «подавить неповиновение любыми средствами».
— Если потребуется, я прикажу войскам оккупировать университет все двенадцать месяцев в году! — бушевал «колосс родосский» из Огайо.
Гвардейцы тоже были на взводе. Их перебросили в Кент прямо из Кливленда, где они почти пять дней подряд усмиряли «дикую» стачку железнодорожных рабочих.
…День 4 мая выдался на редкость солнечным. В воздухе пронзительно звенела весна. На лужайке с ней перекликался «Колокол победы». Студенты стали собираться на вершине холма Блэнкет-хилл. Неожиданно из-за кустов, растущих на склонах, выскочил «джип». Сидевший в нем офицер Национальной гвардии приказал студентам разойтись.
— В Кенте военное положение! Всякие сходки запрещены! — кричал он.
Никто не обратил на него внимания.
Не успел «джип» скрыться, как появились гвардейцы. Они были в противогазах. Установив гранатометы «М–79», солдаты стали швырять из них в студентов канистры со слезоточивым газом. Пехотинцы, рассыпавшись цепью, начали теснить манифестантов. Прижатые к Тэйлор-холлу — модернистскому зданию на вершине холма с многочисленными колоннами, в котором помещается колледж изящных искусств, архитектурная школа и факультет журналистики, студенты разбились на два потока. Один устремился к комплексу общежитий, другой стал заливать футбольное поле и автомобильную стоянку.
Цепь гвардейцев преследовала их неумолимо, как тема рока в древнегреческих трагедиях. В какой-то момент толпа студентов, достигшая автомобильной стоянки, неожиданно повернулась лицом к своим преследователям и начала обратное восхождение на холм. Кто мог подумать в те мгновения, что этому неказистому холму с уютным названием «Блэнкет-хилл» («Одеяло») суждено будет через несколько минут стать голгофой американского студенчества?
Окутанные густыми клубами слезоточивого газа, студенты двигались к Тэйлор-холлу, швыряя в гвардейцев камни, куски асфальта, шипящие, но еще не успевшие разорваться газовые гранаты. Однако они не долетали до солдат. Уже на самой вершине холма, в двух шагах от бесконечной анфилады колонн Тэйлор-холла, по приказу лейтенанта, дирижировавшего цепью гвардейцев не то стеком, не то жезлом, солдаты вскинули винтовки. Раздался первый залп.
— Не бойтесь, они заряжены холостыми патронами! — раздался чей-то голос из толпы студентов.
Но кругом стали падать люди. Первый, второй, третий… Человеческая кровь смешалась с зеленью травы. Одни в ужасе бросились к автомобильной стоянке, пытаясь укрыться за машинами. Другие просто оцепенели. Они стояли, не двигаясь, над телами товарищей, открытые и беззащитные, как тренировочные мишени.
Стрельба прекратилась так же внезапно, как и началась. Гвардейцы, предводительствуемые все тем же лейтенантом, быстро ретировались. Стонали раненые. Кричали о помощи перепуганные девушки. Кто-то истерически рыдал:
— Боже мой, боже мой, они убивают нас!
Но бога не было. Высоко в небе одиноко болтался вертолет Национальной гвардии благословенного штата Огайо, наблюдая за конвульсиями расстрелянной толпы…
По иронии судьбы никто из убитых не принадлежал к радикальному крылу студенчества и тем более не был его вожаком. Это были самые простые, самые обыкновенные американские парни и девушки. Сэнди Шойер отличалась смешливым характером и была большой трусихой. «Страсть как не хочется умирать. Ведь в жизни предстоит так много сделать», — говорила она подругам. На вопрос о том, что она думает о демонстрациях в Кенте, Сэнди отвечала: «Я плохо разбираюсь во всем этом. Вам виднее». Она даже не называла полицейских «грязными свиньями». Но откуда было знать об этом пуле, попавшей ей в затылок?
Джеффри Миллер увлекался Хемингуэем, а не политикой. Впрочем, на прошлую пасху он объявил своим родителям, что никогда и ни за что не поедет во Вьетнам и не будет заниматься убийством. По словам его друзей, он не питал иллюзий в отношении Америки, но и не вмешивался активно в движение протеста.
Вильям Шредер был еще более далек от политики. Он увлекался спортом и музыкой, был одним из лучших баскетболистов колледжа, посещал курсы РОТСа, хотел стать психологом. О Билле говорили: «Это типичный всеамериканский парень», в день убийства он вдел в лацкан своего пиджака красную гвоздику. «Это мое пурпурное сердце», — шутил он. «Надеюсь, у вас не зудят пальцы на курках?» — спросил он за день до смерти гвардейцев — своих однолеток. Пальцы, оказывается, зудели…
И, наконец, Аллисон Краузе. Пела в студенческом хоре. Никогда не отказывалась присмотреть за соседскими малышами. Она изучала историю искусств, но больше всего на свете любила Барри Левина, студента, за которого собиралась выйти вскоре замуж. Они вместе бросились на траву, когда гвардейцы открыли огонь. Барри встал. Аллисон навсегда осталась лежать. Днем раньше она подошла к одному из гвардейцев и вложила в дуло «М–1» полевой цветок — то ли фиалку, то ли василек, не знаю точно. Да и не в этом суть дела. «Цветы лучше пуль», — сказала она ему. Суть дела была в этом…
Расстрел в Кенте потряс Америку. Он стал оборотной стороной вторжения в Камбоджу. Сейчас в сознании миллионов американцев эти два события неразрывно связаны между собой и логически, и эмоционально. Война вошла в их дома уже не в переносном, а в прямом смысле слова. В Кенте агрессоры открыли второй фронт. На этот раз против своего народа, против своей молодежи. Президент не случайно отозвался о ней как о «бездельниках и бродягах». И не случайно, узнав о событиях в Кенте, он выразился в том смысле, что убитые получили по заслугам, что им, мол, поделом. Возмущению общественности не было границ. Спохватившиеся советники президента подсказали ему принять делегацию студентов из Кента и написать от руки соболезнующие письма родителям убитых. Но ни аудиенция в Белом доме, ни письма, написанные от руки, не помогли. Они еще больше разбередили свежие раны.
Выстрелы в Кенте смежили вечным сном глаза четырех студентов, но они раскрыли глаза миллионам. Выступая на похоронах Джеффри Миллера, доктор Спок[1] сказал, что, возможно, «его смерть сделает больше для окончания войны, чем все мы, вместе взятые, могли сделать до этого… Я вполне серьезно верю, что смерть Джеффри поможет спасти жизни десятков тысяч американцев и миллионов вьетнамцев».
Выступая на митинге в Вашингтоне, старший брат Джеффри, 23-летний Рассел, сказал:
— До сих пор я не был участником революционного движения. Но с сегодняшнего дня я становлюсь им.
Через несколько дней после расстрела в Кенте одного из студентов спросили, решится ли он вновь швырять камнями в гвардейцев, зная, что они могут убить его?
— Если это все, что мне осталось, то да. Раньше я не больно интересовался политикой. Теперь я обращенный.
— А что, если вот эта девушка, стоящая рядом с тобой, тоже будет убита?
— Если бы она не была готова к этому, она не стояла бы сейчас здесь, — ответил за нее парень.
Всеобщая забастовка американских университетов в знак протеста против вторжения в Камбоджу и расстрела в Кенте сама стала университетом жизни для молодежи. И молодежь с честью выдержала его суровый экзамен.
…На следующий день после расстрела над Кентом разразилась весенняя гроза. Потоки дождя смыли следы крови с «Коммонс» — зеленой лужайки, окаймляющей колледж. Но жизнь так и не вошла в свое обычное русло. Университет закрыли на месяц, чтобы «дать поостыть страстям». По-прежнему молчит «Колокол победы». Но это уже совсем иное молчание — строгое и мудрое, гневное и страстное. Да, именно страстное, ибо страсти, оплаченные кровью, не остывают. Молчание «Колокола победы» красноречиво, как призывный набат.
Май 1970 Нью-Йорк
Опубликовано в книге: Стуруа М. Брожение. М.: Издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия», 1971 («Ровесник»).
Комментарий А. Тарасова.
Мэлор Георгиевич Стуруа (р. 1928) — советский, затем российский журналист-международник, писатель.
Тот, кто любит цветы, Тот, естественно, пулям не нравится. Пули — леди ревнивые. Стоит ли ждать доброты? Девятнадцатилетняя Эллисон Краузе, Ты убита за то, что любила цветы. Это было Чистейших надежд выражение, В миг, Когда, беззащитна, как совести тоненький пульс, Ты вложила цветок В держимордово дуло ружейное И сказала: «Цветы лучше пуль». Не дарите цветов государству, Где правда карается. Государства такого отдарок циничен, жесток. И отдарком была тебе, Эллисон Краузе, Пуля, Вытолкнувшая цветок. Пусть все яблони мира Не в белое — в траур оденутся! Ах, как пахнет сирень, Но не чувствуешь ты ничего. Как сказал президент про тебя, Ты «бездельница». Каждый мертвый — бездельник, Но это вина не его. Встаньте, девочки Токио, Мальчики Рима, Поднимайте цветы Против общего злого врага! Дуньте разом на все одуванчики мира! О, какая великая будет пурга! Собирайтесь, цветы, на войну! Покарайте карателей! За тюльпаном тюльпан, За левкоем левкой, Вырываясь от гнева Из клумб аккуратненьких, Глотки всех лицемеров Заткните корнями с землей! Ты опутай, жасмин, Миноносцев подводные лопасти! Залепляя прицелы, Ты в линзы отчаянно впейся, репей! Встаньте, лилии Ганга И нильские лотосы, И скрутите винты самолетов, Беременных смертью детей! Розы, вы не гордитесь, Когда продадут подороже! Пусть приятно касаться Девической нежной щеки, — Бензобаки Прокалывайте Бомбардировщикам! Подлинней, поострей отрастите шипы! Собирайтесь, цветы, на войну! Защитите прекрасное! Затопите шоссе и проселки, Как армии грозный поток, И в колонны людей и цветов Встань, убитая Эллисон Краузе, Как бессмертник эпохи — Протеста колючий цветок!
1970
Евгений Александрович Евтушенко (Гангнус) (1932—2017) — советский, затем российский поэт, прозаик, публицист, режиссер, сценарист и актер.