«Буря на юге» — хроника действительных событий, произошедших в Беналупе (Касас-Вьехас[1]) в январе 1933 г. События в Касас-Вьехас сыграли значительную роль в политической жизни Испании в 1933 г. и вызвали бурю возмущения среди революционной интеллигенции и рабочего класса страны.
Хроники Рамона X. Сендера, посетившего Касас-Вьехас непосредственно за событиями, были широко использованы всей испанской и латиноамериканской оппозиционной прессой.
![]() |
марке постфранкистского периода |
В Касас-Вьехас[2] нет ни старых, ни новых домов. Касас-Вьехас — это жалкие, маленькие лачуги с земляными стенами, обмазанными грязью вместо глины, и крышами из сухих веток, переплетенных соломой. Первый же ливень затопил бы эти землянки, но жители Касас-Вьехас строят их вдали от низин, в ущелье.
В центре поселка лежит площадь, окруженная почти «роскошными», по местным понятиям, зданиями: церковь, казарма и четыре помещичьих дома. Здесь же находится одноэтажный домишко, в котором помещается профсоюз батраков[I].
Основную массу населения составляют безземельные крестьяне. Летом они охотятся на лис, зайцев, зарабатывают на порох и патроны, обеспечивая себя на зиму. Если нет дичи — наступает голод...
Голод сводит с ума... Сотни людей здесь и в других деревнях Андалузии обезумели от голода. И в каждом поселке — дрожащие от страха помещичьи семьи. А гражданская гвардия[II], одним глазам глядя на помещиков, другим — на крестьян, охраняет порядок.
Для батраков существует пособие, которое они называют — без издевки и унижения — милостыней. Пособия хватает только на тюрю — хлеб с водой. На одежду, освещение, отопление не остается ничего. Батраки Касас-Вьехас в час социальной революции — они думают, что он пробил — пойдут на смерть, мечтая о коммунизме, который позволит распахать 33 тысячи гектаров пустырей их округа. Поля дожидаются их уже много веков, и не одно поколение голодало, изнемогало и умирало, лелея мысль взрыть плугом земное чрево.
С виду поселок белый: белые стены землянок, белая мостовая вокруг, бело внутри. Побелели сухие листья. Темны только зеленые кактусы, взращенные скупой и жадной землей.
Батраки, объединенные в профсоюзе, мечтают об «освободительном коммунизме», о котором им так много рассказывает Курро Крус, по прозвищу Шестипалый.
Шестипалый — крепкий семидесятилетний старик, член комитета профсоюза. Его уважают и любят за добродушие и честность. У старика большая семья: сыновья, невестка — молодая вдова, и двое внучат — Марикилья, веселая, смуглая девушка 17 лет, и ее младший братишка. Семью называют «Либертариос»[3].
Этим крестьяне вовсе не определяют ее политических взглядов, это — прозвище, как у других «курносый», «курица».
Старик Шестипалый летом работал жнецом, зимой уходил в соседние округа давить оливки. Так велось годами. В последнее время стало хуже: в Касас-Вьехас давильни не было, а батракам не разрешали переходить из округа в округ.
Закон, запрещавший искать работу «где придется», замуровывал на всю зиму батраков Касас-Вьехас в мертвом поселке.
Летом Шестипалый с товарищами жал под огненным солнцем; когда сыновья подросли — стала работать вся семья. С машиной пришла безработица, — невозможно было состязаться с ней в неутомимости и производительности. Кроме того, машина хорошо окупала себя за лето. И когда в июне машины вторгались на поля, в поселке появлялось много свободных рабочих рук и голодных ртов. Старика поражала неизбежность этого факта, отнимавшего у батраков работу даже летом.
Этот неписанный закон, продиктованный машиной, обрекал его и сотни других батраков на нищенскую жизнь в Касас-Вьехас.
Шестипалый читал газеты и брошюры, где говорилось о земле, правах, свободе. Он передал свои знания детям и внукам. Семья стала «Либертариос».
Однажды Пака[4] Лаго, племянница Шестипалого, принесла комитету профсоюза несколько писем.
Нищета глядела из ее дырявого платья, из ввалившихся глаз. Старенькие альпаргаты[5] были заплатаны клочками кожи, мешковиной.
Холодом веяло от белизны ущелья. На улице горели костры, вокруг них сгрудилось несколько человек. Все жили одинаково. Все жаловались на одно и то же. Пять месяцев нет работы... Уйти в соседний округ не разрешают... Шестипалый прочел письма, кашлянул и медленно произнес:
— С милостыней скоро покончат.
Лица исказились от страха. Неужто отнимут последнее?
— Я не про то, — сказал Шестипалый. — Пришло время покончить с нею.
Вдали равнодушно стрекотал мельничный мотор. Крестьяне слышали лишь шум его — мука им не доставалась; ночью стрекотало динамо, давая электрический свет тем, кто мог заплатить за него.
Жители Касас-Вьехас голодали. А вместе с голодом крепли ненависть и злоба. Редкий помещик в Касас-Вьехас осмеливался пройти мимо кучки безработных. Вслед ему неслись брань и угрозы.
Там, где профсоюз силен, крестьянская забастовка — канун катастрофы. Трудно бастовать безработным, но забастовка — знамя, набат. Идея классовой борьбы властвует над крестьянами, большая часть которых не разбирается в революционных теориях и поступает так, как в каждом отдельном случае подсказывает инстинкт.
Утром 10 января на площади Касас-Вьехас, в землянках, в профсоюзном комитете готовились к стачке. Шестипалый, поглаживая небритый подбородок, спрашивал, улыбаясь:
— Картечи хватит?
Лучшие стрелки поселка — Кристобаль и Шестипалый. Они бьют без промаха. Одностволка центрального боя — единственная их собственность.
Вечером в профсоюз принесли оружие и патроны. Кристобаль повесил красное с черным знамя. Члены комитета говорили об оружии, о том, как бы скорее распахать 33-000 гектаров пустырей.
Никто не сомневался в успехе стачки. Бенитес предложил даже спросить помещиков, не хотят ли они присоединиться к батракам.
— Ни мое, ни твое. Теперь все — народное.
Собираться полагалось одному комитету, но в воздухе чувствовалось нечто такое, что согнало сюда всех членов союза. Пришла вся семья Шестипалого.
— Кто вас звал? — спросил старик. Хосефа ответила:
— Кровь созвала, которую из нас сосут те, что под горой.
Те, что под горой, — жители площади, богатые.
Помещение комитета наполнялось народом. Непокрытые головы, широкополые шляпы — сомбреро, шапки. Хмурые, изможденные лица. Раздавались голоса:
— Не хотим больше милостыни!
— Стачку! Стачку!
Они говорили о стачке, словно круглый год работали! Шестипалый протянул руку, призывая к порядку.
— Что делать с гражданскими гвардейцами и с теми, что под горой,— с богатыми?
Колебание.
Шестипалый предлагает: утром послать алькальда[III] к гвардейцам и тем, что под горой, к богатым, — пусть уговорит их, чтобы без кровопролития...
— А пока, у кого нет патронов, берите.
![]() |
Хижина Шестипалого состояла из одной комнаты с земляным полом. Крышу из переплетенных соломой ветвей поддерживали прогнившие балки. Снаружи крыша была заплатана листом жести и клеенкой — детской клеенкой, подобранной на свалке. Заплатанный лоскут мешковины, прибитый к деревянному брусу, отгораживал угол, где стояла железная кровать — гордость семьи. Остальное — голые стены. В Касас-Вьехас почти все землянки такие же, как у Шестипалого, — курные, без труб. Да трубы и не нужны — готовить нечего.
Надвигалась ночь, нарастало радостное беспокойство в землянках и страх в помещичьих домах.
По указанию Шестипалого были перерезаны телефонные провода и вырыта канава, преграждавшая путь автомобилям.
Батраки, вооруженные охотничьими ружьями, охраняли дорогу. В багровом свете, струившемся из землянки Шестипалого, дрожали темные силуэты кактусов. Все спокойны, уверены в своей силе. Старик рассказывал:
— Во всей Испании объявляют освободительный коммунизм[IV]. Довольно мы голодали, перебивались милостыней. Теперь за работу! Только — без кровопролития. Назад не отступать. Кто пойдет против народной воли — получит по заслугам...
Помещение профсоюза полно вооруженных людей. Шестипалый торжественно объявляет, что в Касас-Вьехас провозглашен коммунизм, и что все подчиняется воле народа, объединенного профсоюзом. И прибавляет:
— Выберем комиссию. Она сообщит алькальду и гражданским гвардейцам, что они отставлены от должности. — Рафаэль Матео, Хосе Руис Гонсалес и Хуан Гримальди внимательно выслушали указания Шестипалого:
— Алькальда вызвать в казарму. Если гвардейцы сдадут ружья — не трогать их. Гвардейцы — свободные люди, как и мы с вами.
Шестипалому хочется поговорить еще, но крестьянам не терпится. Все взволнованы; спокойней всех старик. Комиссия выходит с ружьями за спиной, за ней расходятся и остальные.
Крестьянам не терпелось дождаться рассвета, хотелось скорее увидеть первый день торжества. У некоторых сквозь радость пробивалось разочарование: удивляла легкость победы. Алькальд сложил свои обязанности и вместе с комиссией пошел на площадь. Хосефа Франко уверяла, что помещики откажутся от своих владений и вступят в профсоюз. Все дожидались сдачи гвардейцами винтовок.
Шестипалый писал, с трудом выводя буквы, в хересский окружной комитет, требуя «кредита на скот и инвентарь». В тишине раздавался лишь стрекот мотора. Вдруг, заглушая этот шум, прозвучали короткие револьверные выстрелы. Шестипалый поднялся с места. Вновь заговорили ненависть и голод.
— За работу! — вскричал старик. — За работу!
Он схватил ружье и выбежал на улицу. Сотни теней неслись во мраке по направлению к площади. Выстрелам вторили голоса.
Рафаэль Матео, Хосе Гонсалес и Хуан Гримальди постучались к алькальду. Алькальд вышел на крыльцо.
— Мы от профсоюза. Ты больше не алькальд, Хуан. Идем с нами.
На улице алькальд увидел вооруженных крестьян.
— Зачем?
— У нас теперь революция. Иди в казарму, вели гвардейцам сдаваться. Скажи — им ничего не будет.
Вместе с алькальдом они молча пошли на площадь; сзади шли вооруженные крестьяне. Алькальд думал образумить «бунтовщиков», но, узнав о перерезанных проводах и перекопанной дороге, молча направился к казарме.
Сержант впустил алькальда и запер дверь. Делегаты, недоумевая, ждали. В казарме была полнейшая тишина. Крестьяне топали, чтобы согреть ноги. Наконец, отворилась дверь, и вышел сержант. Гвардейцы и батраки впервые обменялись решительными словами. Соглашения не последовало.
Крестьяне послали нарочного к Шестипалому. В этот момент из верхнего окна казармы дважды выстрелили. Стреляли в воздух, но это оказалось роковой неосторожностью. Выстрелы определили все, что последовало дальше, разбудили гнев и ярость батраков. Эхо повторялось за холмами. Нарочный натолкнулся на Шестипалого.
— Спокойней! Не стрелять! Ждите рассвета!
До зари оставался час. Пропели петухи. Батраки открыли стрельбу. Шестипалый повторил:
— До рассвета не стрелять!
Гвардейцы отвечали частым огнем. Молодой парень, стоя на заборе, стрелял, не целясь, пока израсходовал все патроны.
— Не хватит картечи, а с дробью ничего не выйдет, — подумал Шестипалый.
Он взглянул на заалевшее небо, на казарму. На белых стенах выделялись черные провалы окон. Шестипалый подкрался к каменной ограде, медленно прицелился. Выстрелил. За окном гвардеец подскочил и упал с пробитой головой.
— Это сержант! — загалдела толпа.
Шестипалый снова зарядил ружье.
— Нужно ждать рассвета, — сказал он. — Впотьмах нет прицела.
![]() |
Вечером из Медина-Сидонии[6] пытались вызвать по телефону Касас-Вьехас. Установив аварию, с раннего утра выслали бригаду монтеров на проверку линии. Рабочих сопровождали гвардейцы. Близ поселка монтеры обнаружили перерезанные провода. С верхушки столба монтер заметил свежевырытый ров и предупредил гвардейцев. За кактусами шевелились подозрительные тени. Гвардейцы осторожно подвигались вперед.
— Стой!
В ответ грянули выстрелы. Маленький отряд вооруженных батраков, расстреляв патроны, бежал. Гвардейцы открыли огонь. Пули врезались в песок, свистели над головой. Беглецы побросали ружья и остановились. Гвардейцы скомандовали ложиться. Они записали имена крестьян и, сковав двоих рука об руку, — для третьего не хватило наручников, — велели следовать за собой.
Включив полевой телефон, они вызвали Медина-Сидонию и Херес[V]. Через несколько минут известие о событии в Касас-Вьехас дошло до губернатора Кадикса[VI].
Гвардейцы, ведя перед собою пленных, направились в Медина-Сидонию. Один из арестованных, Хосе Сильва, прыгнул, как заяц, и скрылся, спотыкаясь, в вырубке. Гвардейцы открыли стрельбу, но не догоняли его.
Шестипалый не придал значения происшествию. Гвардейцы дойдут до Медины, а там рабочие захватили уже город. Если нет — захватят сегодня же. Шестипалый объяснял:
— Хозяин деревни — профсоюз. Без кровопролития не обошлось. Но убитые только с их стороны. Наших — ни одного.
Он вошел в помещение профсоюза и дописал Сообщение в окружной комитет, считая, что Херес уже захвачен рабочими. Письмо начиналось: «Дорогие товарищи, привет» и кончалось: «Ваши братья в борьбе за общее дело. От имени комитета Курро Крус». В письме говорилось об инвентаре, необходимом для распашки пустырей.
С семи утра до часу дня поселок был в руках революционеров. Комитет профсоюза заседал с прошлого вечера. Вопросов было много. Объявили коммунизм, а крестьяне голодали; помещичьи дома стояли нетронутые; не могли договориться, как поступить с бакалейными лавками. Члены комитета заняли лавку и распределяли продукты. Хозяин так горевал, что комитет уплатил за забранные продукты из скудных средств профсоюза и потребовал расписку.
Вблизи казармы поставили часовых. Раздавались возгласы:
— Да здравствует коммунизм!
— Да здравствует революция!
Шестипалый поднял руку.
— Товарищи! Мы добились своей цели, верней, наполовину добились. С милостыней кончено!
Его прервали криками:
— Земля наша!..
— Распахать землю, распахать!..
Комитет обсуждал вопрос об обобществление помещичьей земли. Неожиданно заседание было прервано двумя взрывами, эхом прогрохотавшими в землянках, на площади. Это гражданские гвардейцы и отряд штурмовиков[VII], не доходя до поселка, дали два залпа в воздух.
— Все — по домам и ждать, — приказал Шестипалый, — Обернется плохо — уходите в поле.
Крикнули в последний раз «Да здравствует освободительный коммунизм!» Часовых сняли. Улицы обезлюдели; все попрятались по домам.
Словно вымерший поселок заняли голубые мундиры: шесть гражданских гвардейцев и рота штурмовиков под командой офицеров. На углу штурмовик наткнулся на безоружного крестьянина и приказал ему идти домой.
Когда крестьянин повернулся спиной, раздался выстрел. Раненого подобрали несколько часов спустя.
![]() |
На площади никого не было. Штурмовики пошли в гору, к землянкам. Гвардеец, служивший в поселке, провел их к дому профсоюза. Штурмовики сорвали знамя, прибитое Кристобалем, и повесили на его место республиканское. Сапоги солдат стучали по мостовой. Шедшие впереди стреляли наугад по изгородям и кактусам. Было пять часов вечера; солнце скатывалось к вершинам далекой горной цепи. В боязливой тиши поселка чудилось что-то таинственное, угрожающее. По указаниям местных гвардейцев, лавочника и помещиков начались обыски. Там, где находили оружие, арестовывали главу семьи. Несмотря на угрозы и побои, с уст арестованных не срывались ни жалобы, ни протесты. Холодные и суровые андалузские крестьяне не отозвались ни жестом, ни словом на оскорбления штурмовиков.
Ведя за собой арестованных, штурмовики направились к землянке Шестипалого. Тишина внутри землянки внушала мысль, что там никого нет. Солнце садилось; треугольная тень от соломенной крыши вытягивалась по земле, взбираясь по холму.
Покинув помещение профсоюза, Шестипалый с семьей направился домой. Вошли молча, молча сели. Ружья — их было два — повесили на балку. Никто не думал защищаться. Семья «Либертариос» вместе со всем поселком ждала развязки событий. Они знали, что их задержат, выведут со скрученными за спиной руками, и покорно ждали этого. Послышались далекие выстрелы. Потом — ближе. Марикилья разглядывала свои дырявые альпаргаты, из которых выглядывали голые, покрасневшие от холода пальцы. На ней было легкое, заплатанное платьишко — она износила его за лето. Марикилья ободряла родственников:
— В тюрьму попадем — только и всего, правда?
Она силилась засмеяться, трепала Хосефу за волосы.
Шестипалый взглянул на ружья:
— Их не отберут.
Словно в ответ ему совсем рядом грохнули выстрелы. Шестипалый встал, снял одностволку с разбитым прикладом и повторил:
— Их не отберут!
Другое ружье взял Педро. Они уговаривали уйти женщин и ребенка, но было поздно. Дом был окружен. Шестипалый, глянув в щель, отступил назад и произнес спокойно:
— Это конец.
В узком пространстве хижины девять человек еле размещались. В землянке было только два ружья. Шестипалый еще раз предложил лишним уйти. Останется он и лучший стрелок, Хосе Сильва, отец Марикильи. Никто не шелохнулся. Старик, слыша приближающиеся шаги гвардейцев, объяснил:
— Я стар, никуда не гожусь, пожалуй, на тот год и работать не смогу.
Все молчали. Они хотели остаться со стариком.
— Я на все готов. А вы уходите.
Хосефа пробормотала:
— Останемся вместе — вместе в тюрьму попадем.
— В тюрьму? Я не дойду в тюрьму.
Пака тихонько скрылась: она пошла за ружьем для отца. Лаго улыбнулся и сказал:
— Она шустрая. Вернется.
Шаги гвардейцев раздались рядом. Под ударами прикладов затрещала дверь и распахнулась настежь. Шестипалый и Хосе выстрелили, не целясь. Землянка наполнилась пороховым дымом. Один из гвардейцев упал навзничь. Шестипалый вышел, подобрал винтовку, хотел снять с гвардейца патронташ; дело оказалось нелегким; он втащил раненого в землянку и запер дверь.
Зарядив одностволку, старик снова взглянул в щель. Затем он стащил с кровати два тюфяка и завалил ими дверь. Мальчишка уставился на гвардейца круглыми, как у кошки глазами. Шестипалый погладил подбородок и повторил:
— Это конец.
В этот момент грянули два залпа; пули изрешетили крышу, затряслись стены. Пули со свистом уходили в землю, врезались в балки. Женщины легли на пол.
На холм привели скованных крестьян, арестованных раньше. Под горой лежал поселок, еле освещенный тусклыми электрическими лампочками. Когда стрельба ослабевала, доносился усталый стрекот мотора.
Прошел час осады. В наступившей тишине послышались стоны. Это стонал гвардеец в землянке Шестипалого. Тогда, из боязни убить товарища, штурмовики вывели вперед одного из арестованных, Хосе Бенитес, предварительно окликнув Шестипалого. По-прежнему скованный, Бенитес приблизился к землянке и предложил сдаться. Шестипалый просил выпустить женщин и мальчика, но предупредил, что сам он будет защищаться. Бенитес упрашивал сдаться. Шестипалый повторил свою просьбу. Гвардейцы отказались исполнить ее. Когда Бенитес вернулся обратно, его встретил дружный залп шести револьверов. Стрельба возобновилась с прежним упорством. Из землянки стреляли реже — жалели патронов.
В полночь по другую сторону холма раздалось несколько залпов. Это расстреливали арестованных; на каждого пришлось до шести револьверных пуль.
Обыск оказался тщетным. В землянках остались одни женщины, дети и беспомощные старики. Их под угрозой расстрела заставляли зажечь свет, обыскивали, переписывали и выталкивали на улицу, сгоняя к центру поселка; осада продолжалась. Из землянки не часто, с ровными интервалами, раздавались выстрелы. Иногда — очень редко — можно было отличить выстрелы гвардейской винтовки. Шестипалый берег заряды, «дожидаясь рассвета». Пака Лаго возвратилась и принесла отцу ружье. Она помогала заряжать его. В хижине ранили двоих — Педро Круса и Хосефу. Педро корчился на земле с окровавленной головой. Когда Марикилья нагнулась перевязать его, он был уже мертв. Труп мешал обороне, — гвардейца оттащили назад и прислонили к стене. Труп Педро занял его место на сундуке. Над гвардейцем подняли на кольях две шапки, думая обмануть осаждавших и дать возможность спастись женщинам и ребенку. Осаждавшие, осветив крышу, разгадали этот маневр и направили огонь на крышу и стены. Когда стрельба стихла, Шестипалый снова попросил выпустить женщин и мальчика. Мальчик вышел, легко перескочил через забор и скрылся. Шестипалый приказал Марикилье:
— Уходи и ты! — и вытолкнул ее за дверь. Марикилья побежала прочь. Вдогонку ей стреляли, но мимо.
Когда в землянке убедились, что Марикилья спаслась, все воодушевились. Это была настоящая радость. Возможно, Шестипалый подумал: «Не прекратится мой род, род “Либертариос”».
Перевалило за полночь. У четырех человек, оставшихся в хижине, были три охотничьих одностволки, гвардейская винтовка и немного патронов.
Перестрелка усиливалась. Шестипалый упорно сопротивлялся. Не зажигая света, пулеметчики начали обстрел. К монотонному треску пулемета присоединился грохот бомб, рвавшихся над землянкой.
Прошел еще час. Крыша рушилась, вися грудой ветвей. Несколько гранат попало в солому: это подало мысль поджечь хижину. Прячась за ближайшими заборами, гвардейцы бросили на крышу несколько пачек хлопка, пропитанного газолином. Достаточно было двух гранат, чтобы газолин воспламенился. Хижина запылала. Огонь разрастался, треща. К розовевшему небу подымались вместе с пламенем серые клубы дыма. Как всегда, в этот час дул легкий ветерок с моря. Выстрелы из хижины становились все реже и реже. Слышались стоны, проклятия. Штурмовики следили, чтобы никто из осажденных не спасся. Пака высунулась из пламени; волосы и платье ее горели. Она выбралась из хижины и побежала, громко крича. Пулемет подкосил ее в десяти шагах от землянки. Пытался спастись и Франсиско Лаго, ее отец, но он был убит, едва показавшись в проломе. Пытались спастись и остальные, но никому не удалось; штурмовики следили, чтобы никто не спасся из семьи «Либертариос».
Балки, ветви падали вниз. Гранаты рвались над огромным костром. Густой черный дым подымался к небу. Вопли и выстрелы прекратились. Четверо мужчин и женщина горели заживо. Огонь ярко освещал окрестности. Все кончилось. Штурмовики спустились на площадь. Перед землянкой дымилось тело убитой Паки.
Появились перепуганные жители. Гвардейцы разогнали их выстрелами.
![]() |
Огонь погас. От землянки осталась яма с обуглившимися человеческими останками. Стены обрушились. Гвардейцы перетащили трупы расстрелянных батраков в землянку Шестипалого. Их сложили кучей. Все они — крестьяне. Черные, тощие тела. Лица, изъеденные голодом и смертью. Беспомощно раскинутые руки и ноги. Трупы оставили в землянке до приезда судебного следователя. Молодой, щеголеватый поп предложил свои услуги. Войска на площади выстроились во фронт. Начальник штурма трижды крикнул «ура» в честь испанской республики, дружно поддержанное солдатами.
Утро заревом разгоралось над морем. После смотра штурмовики продолжали переписывать бунтовщиков и отбирать оружие. Большинство домов было пусто. Ночью крестьяне бежали в поле. Гвардейцы задержали несколько человек по оговору или подозрению. Их связали и отвезли в Медина-Сидонию. Вспомнили о Марикилье, последней из «Либертариос». Она не принадлежала к профсоюзному комитету, не принимала участия в организаций мятежа, — она лишь осталась в землянке Шестипалого вместе с дедом. Через несколько минут Марикилья стояла в своих разбитых альпаргатах рядом с арестованными.
На следующий день судья освободил ее, но через 24 часа ее опять арестовали и посадили в тюрьму.
— В чем тебя обвиняют?
— Не знаю. Они убили всех родных, хотят убить и меня.
По приезде судьи гвардейцы опять подошли к землянке. Они разобрали трупы, перетащили их на кладбище.
![]() |
— Сколько сгорело? — спросил судья.
Никто не ответил. Внизу лежали обуглившиеся кости. Кто-то, подсчитав черепа, облегчил выкладки судьи:
— Трудно определить, сколько их было, но похоже — сгорело четверо, господин cудья.
Поселок напоминал поле битвы, с которого только что отступил неприятель. Грузовик, возвращавшийся с арестованными в Медина-Сидонию, был обстрелян крестьянами, которые в порыве отчаяния были готовы на все. Семьи помещиков, торжествуя, собрались на площади.
На полях Андалузии, где каждая деревня — те же Касас-Вьехас, они выиграли одну из битв в великой борьбе за землю. Непрочная, временная победа! Великая борьба бедняков с богатыми продолжается.
![]() ![]() |
Примечания
[1] Деревня эта расположена в Андалузии, на юге Испании, близ Медина-Сидонии, городка с 1500 жителей.
[2] Касас-Вьехас по-испански — старые дома.
[3] Либертариос — свободный. Это выражение употребляют анархо-синдикалисты в применении к коммунистическому строю[VIII].
[4] Уменьшительное от имени Франсиска.
[5] Альпаргаты — род лаптей, сплетенных из кожи.
[6] Город, к муниципальному округу которого принадлежит Касас-Вьехас.
Комментарии
[I] Имеется в виду отделение анархо-синдикалистского профцентра НКТ. НКТ (Национальная конфедерация труда Испании) была создана в 1911 г. Пользовалась влиянием в основном в Каталонии, Леванте и Андалузии. В 1919—1922 гг. входила в Коминтерн, затем перешла в анархистский интернационал МАТ. В сентябре 1923 г., после установления диктатуры Примо де Риверы, запрещена и самораспустилась. В 1927 г. в подполье был воссоздан Национальный комитет НКТ. После падения диктатуры Примо де Риверы, в июне 1930 г. восстановлена, к руководству конфедерацией пришли лидеры Федерации анархистов Иберии (ФАИ), ориентировавшие НКТ на вооруженное завоевание «либертарного коммунизма» (т.е. анархии) путем организации разрозненных восстаний в отдельных населенных пунктах (в строгом соответствии со стратегией Бакунина—Малатесты). НКТ активно участвовала в анархистских восстаниях в январе 1932 г. и декабре 1933 г. В 1932—1934 гг. часть профсоюзных организаций расценила линию НКТ как авантюристическую, вышла из НКТ и организовала «Синдикаты оппозиции». В 1934 г. «Синдикаты оппозиции» участвовали в Октябрьском восстании, в то время как НКТ и ФАИ бойкотировали его. На всеобщих выборах в феврале 1936 г. НКТ впервые — под воздействием вернувшихся в нее «Синдикатов оппозиции» — выступила против бойкота выборов (не вернувшиеся в НКТ группы организовали Синдикалистскую партию, вступившую в Народный фронт). В соответствии с тактикой неучастия в парламентской деятельности НКТ сначала отказалась от вхождения в Народный фронт, но после начала гражданской войны 4 представителя НКТ вошли в правительство Народного фронта. В апреле 1938 г. НКТ официально вступила в Народный фронт. После поражения Республики НКТ была запрещена, продолжила работу в эмиграции. Восстановлена в Испании в постфашистский период. В настоящее время в стране действуют минимум две конкурирующие профсоюзные анархо-синдикалистские организации с одинаковым названием «НКТ».
[II] Гражданская гвардия — специальный карательный аппарат военного типа, существующий в Испании наряду с полицией. Была создана в 1844 г. для подавления антиправительственных партизанских групп, действовавших в сельской местности после поражения Третьей испанской революции 1834—1843 гг. (правительство, разумеется, именовало эти группы «бандитами»). Гражданские гвардейцы обязаны жить в казармах, им запрещалось общаться с населением тех сел, где они были расквартированы, они не имели права служить в той области, где родились. Гражданская гвардия вела себя в Испании как оккупанты в оккупированной стране и вызывала дружную ненависть населения. В начале 30-х гг. XX в. гражданская гвардия в Испании насчитывала около 30 тыс. человек.
[III] Алькальд — глава муниципальной администрации.
[IV] Т.е. «либертарный коммунизм», иначе говоря, анархию. По представлениям НКТ, «либертарная революция» отменит государство, частную собственность, классы, церковь (но не религию), «принцип авторитета», брак (но не семью), товарно-денежные отношения. Государство будет заменено конфедерацией коммун, высшей властью в коммунах будут профсоюзные советы, которые для оперативного управления создатут выборные коммунальные советы. В Касас-Вьехас, как видно из текста, анархисты добросовестно пытались воплотить эту программу в жизнь.
[V] Херес — город по соседству с Медина-Сидонией, также входящий в провинцию Кадикс (Кадис).
[VI] Кадикс (Кадис) — провинция в Испании.
[VII] Речь идет о «штурмовой гвардии» («гвардия асальто»), специальных подразделениях, созданных в 1931 г. из офицеров и рядовых, преданных республике (как противовес ненадежной гражданской гвардии). Позже в «штурмовую гвардию» стали принимать и «гражданских» республиканцев. После франкистского мятежа «штурмовая гвардия» почти в полном составе (20 тыс. из 22-х) сохранила верность Испанской республике.
[VIII] Собственно, либертариос значит «либертарии», синоним слова «анархисты».
Перевод с испанского Б. Загорского.
Комментарии Р. Водченко и А. Тарасова.
Опубликовано в книге: Испания в огне. Сборник. Харьков: Україньский робiтник, 1934. (Литература мировой революции).
Рамон Хосе Сендер Гарсес (1901—1982) — испанский писатель, классик испанской литературы XX века, прозаик, поэт, драматург, публицист, критик. Представитель «поколения 1930 года» («поколения Испанской революции»). Родился в крестьянской семье, в возрасте 12 лет ушел из дома и стал учеником аптекаря. Учился в Мадридском университете, где начал писать стихи. Участвовал в революционном студенческом движении.
В 1921 году призван в армию и направлен на колониальную войну в Марокко. Впечатления от этой войны, ненависть к колониализму и милитаризму и сочувствие борьбе рифских племен против колонизаторов отражены в его первом романе «Магнит» (1930), сделавшем имя Р. Х. Сендера известным в Испании и за границей.
По возвращении на родину принял активное участие в революционной борьбе, печатался в оппозиционной прессе, неоднократно был арестован. В 1927 году приговорен к смертной казни за участие в республиканском заговоре в Сеговии, бежал из тюрьмы. Тюремные впечатления легли в основу романа «О.П.» («Общественный порядок»).
После свержения монархии в 1931 году примкнул к анархо-синдикалистам, участвовал в организационной работе ФАИ—НКТ и активно печатался в анархистской прессе. Вскоре разочаровался в практике и теории анархистов, теме вреда анархизма для революционного движения посвящен его роман «Семь красных воскресений» (1932). С 1933 года участвует в работе революционного художественного журнала «Октубре» и в организации «Ассоциации революционных писателей и художников Испании», вступает в испанскую секцию Международного объединения революционных писателей. С 1934 года редактирует орган Единого фронта трудящихся «Луча», подвергается преследованиям со стороны правительства.
Участвовал в Гражданской войне на стороне республиканцев. В 1936 году занимал пост начальника штаба 1-й смешанной бригады у генерала Листера. В 1937 году направлен республиканским правительством в США для чтения лекций о борьбе республиканской Испании с фашизмом, затем работал в Париже в издании испанских республиканцев «Вос де Мадрид».
После падения Испанской республики эмигрировал в Мексику, откуда в 1942 году переехал в США, преподавал литературу. В годы маккартизма под давлением властей отошел от политической деятельности. После того, как его книга «В жизни Игнасио Морель» получила в Испании литературную премию «Планета» (1969), вернулся по амнистии на родину, но продолжал жить то в США, то в Испании, сохраняя американское гражданство.
Автор книг «Мадрид — Москва» (1934), «Мистер Уитт в кантоне» (1935), «Испания идет в контратаку» (1938), «Король и королева» (1947), «Любезный палач» (1952), «Пять книг Ариадны» (1957), «Император Карл» (1963), «Сфера» (1969), «Фойе» (1971), «Беглец» (1972), «Тупак Амару» (1973), «Эфемериды» (1976), «Золотая рыбка» (1976), «Костер в ночи» (1980) и многих других, в том числе изданных посмертно. Произведения, носящие автобиографический характер, объединены Р. Х. Сендером в девятитомный цикл «Хроники зари» (1942—1966).