Вопрос: Женщины играли важнейшую роль в арабском восстании, которое началось в конце 2010 года. После почти полутора лет говорят, что женщины больше всех проиграли в этой революции. Что, по твоему мнению, пошло не так?
|
Ответ: Ничего не пошло «не так». С самого начала было ясно, что эта «революция» — не социалистическая и не феминистская. В обоих случаях, в Тунисе и в Египте, она ограничилась свержением существующих правительств. Хотя ее начали простые люди, вышедшие на улицы из-за бедности и безнадежности, факт заключается в том, что она стала победой крайне правых политических сил, которые действуют под личиной религии.
После почти полного искоренения левых партий и движений и профсоюзов, которое длилось десятилетиями и почти полностью игнорировалось или замалчивалось международными СМИ, единственными организованными политическими силами в Тунисе и Египте были религиозные фундаменталисты. Они и взяли в свои руки протестное движение.
Интересно отметить, что международные СМИ мало сообщали об атаках на левые силы, зато обличали правительственные репрессии против фундаменталистских движений. Тем самым, они не только скармливали миру весьма несбалансированный политический анализ, но и продвигали ультраправые религиозные движения, такие как «Братья-мусульмане», исключительно как жертв государства, а не как тех, кто совершает грубые нарушения прав граждан и особенно прав женщин.
Подобно тому, как это делали раннее правые исламисты в Иране и Алжире, фундаменталистские группы и партии в Египте и Тунисе манипулировали обоснованным недовольством, вспыхнувшим при режимах, которые не удовлетворяли самые элементарные нужды людей. Прекрасной иллюстрацией этой стратегии служит, конечно же, Алжир 90-х годов. Можно сказать, что Алжир был лабораторией того, что происходит сейчас в других странах региона.
Тунисский и египетский режимы были не более и не менее «недемократическими», чем подавляющее большинство правительств в современном мире — как подтверждает масштаб движения «возмущенных», которое вот уже год выступает против политики их собственных правителей во многих странах Европы и Северной Америки. Однако аргумент об отсутствии демократии широко использовался для того, чтобы узаконить свержение этих правительств, независимо от того, кто и как сменит существующие режимы.
Трудно поверить в то, что политики и журналисты мира приветствовали «народ», совершающий «революцию», даже не изучив, каков состав политических сил внутри «народа» — понимаемого в либеральном духе как атомизированная масса индивидов, — какое политическое течение все больше говорит от его имени, и какие перемены предлагают эти силы, помимо свержения правителей.
Эту политическую ошибку критикуют многие алжирцы, у которых есть опыт точно таких же шагов: молодежный бунт 1988 года, не инициированный фундаменталистскими группами, но немедленно украденный ими, требование новых выборов как единственного пути обеспечить «демократию», то есть, требование фундаменталистов о распространении религиозных законов, именуемых «шариатом», на все население.
Отмена парламентских выборов в декабре 1991 года не было началом насилия фундаменталистов в Алжире, как неверно утверждали СМИ. Насилие разворачивалось с 60-х годов и нарастало с каждым десятилетием. Но за ним последовало еще более кровавое десятилетие насилия фундаменталистов над всем населением, что привело к 200 тысячам жертв в 90-е. Интеллигенты, журналисты, люди искусства захватывались поодиночке и уничтожались, целые деревни сжигались и стирались с лица земли вооруженными фундаменталистами. Излюбленными мишенями фундаменталистов были женщины: на протяжении всего десятилетия их обезглавливали, сжигали, калечили, пытали, насиловали, насильственно заставляли беременеть, чтобы рожать «хороших мусульман», и — в чадре или без — в больших количествах убивали.
Этот опыт жизни под властью фундаменталистов и близкое знакомство с их политической стратегией служат причинами, по которым алжирские женщины с самого начала ясно видели, что на самом деле происходит в Тунисе и Египте. Однако наш анализ и предупреждающие сигналы миру остались неуслышанными. Более того, когда мы обращали внимание на программу фундаменталистов, нас обвиняли в том, что мы — скрытые приверженцы старых режимов…
Крайне важно поразмыслить о демократии как концепции и о выборах как единственном критерии оценки демократии: если мы этого не сделаем, то рискуем закончить тем, что будем превозносить Гитлера как поборника демократии по той лишь причине, что он избран «народом».
Факт состоит в том, что в Тунисе и Египте обычные люди вышли на улицу, требуя перемен, а популистские крайне правые силы присвоили движение себе ради собственной политической выгоды. Они были достаточно умны для того, чтобы не слишком бросаться в глаза в самом начале протестов, но они были там, и у них было достаточно кадров и денег (которые решающим образом помогли в организации палаток, раздаче продуктов протестующим и т.д.) для того, чтобы контролировать первоначальный протест и придать ему политическое содержание.
И в случае с Тунисом, и в случае с Египтом первоначальные требования ограничивались словом «Хватит!», «Убирайтесь!». Таковы были главные лозунги протестующих. Иными словами, демонстранты требовали перемен, но им было неясно, как сформулировать точное содержание этих перемен в политических терминах.
Народная борьба в рамках закона и восстания могут открыть дорогу крайне правым популистским партиям — в случае с Тунисом и Египтом религиозно-фундаменталистским партиям, то есть ультраправым в религиозных одеждах.
Вопрос: В таких странах, как Египет и Тунис, считают, что женщины в действительности пользовались значительными законными правами при режимах Мубарака и Бен Али. Насколько это так? Активисты движения за права женщин и светскость опасаются, что правящая в Тунисе Партия исламского возрождения может ввести в стране шариатский закон. В Египте новое правительство отменило систему квот, которая гарантировала женщинам представительство в парламенте. Высказываются предположения, что «Братья-мусульмане», которые преобладают в парламенте, могут снизить возраст вступления в брак до 14 лет. Активисты за права женщин в таких странах, как Бахрейн, Оман, Саудовская Аравия и т.д., которые ведут борьбу с религиозным консервативным руководством, опасаются, что последнее развитие событий в регионе может оказать негативное влияние на их борьбу за равноправие. Видишь ли ты откат назад в правах женщин в этих странах на волне этого возрождения консервативной религиозной политической культуры?
Ответ: К несчастью, женщины отказываются видеть опасность, пока не бывает уже слишком поздно. Простой перечень преступлений, совершенных тунисскими фундаменталистами с момента падения Бен Али и до выборов, показывает, что они собираются делать: жестокие нападения на мирные демонстрации женщин, сексуальные домогательства к демонстранткам, угрозы убийства в адрес сторонников светского общества, избиение мужчин, пьющих алкогольные напитки в барах, угрозы в адрес женщин, идущих на пляж, и принуждение их вернуться домой под угрозой оружия, угрозы женщинам, которые «не одеты, как следует», запрет легальных предвыборных митингов Тунисской компартии, попытки сожжения театра и телевизионной станции, передававшей фильмы, которые они сочли «неисламскими», заявления в суд на сторонников светского общества по обвинению в «оскорблении ислама», создание вооруженных фундаменталистских эскадронов, которые обыскивали дома в поисках спрятанного алкоголя и т.д.
Все это происходило еще до выборов в Тунисе, до того, как фундаменталистская партия выиграла выборы. Так что же волноваться теперь? Нам следовало волноваться все это время и действовать против исламистов там и тогда.
С момента выборов было совершено много новых преступлений, включая принудительное одевание чадры на женщин, незаконный захват Тунисского университета, запрещение женщинам-преподавательницам без чадры преподавать и т.д.
То, что творили фундаменталисты в Алжире — ближайшем соседе Туниса — в 90-х годах уже должно было быть достаточным, чтобы предостеречь тунисцев. Кроме того, уже как минимум 20 лет назад алжирские феминистки на основе своего опыта относительно распространения фундаментализма в Алжире в 60-х, 70-х и 80-х годах предупреждали тунисские женские организации о появлении первых тревожных признаков роста фундаментализма в Тунисе. Но нас не услышали. Нашу озабоченность просто отбросили, ссылаясь на то, что Тунис куда прогрессивнее Алжира. И там никогда не станет возможным подобный рост религиозных ультраправых.
Тогда же алжирские интеллектуалы, бежавшие от алжирских фундаменталистов, подвергались угрозам со стороны тунисских фундаменталистов, когда жили в изгнании в Тунисе. Но и их свидетельства игнорировались.
Это печально напоминает мне о том, как иранские женщины прежде предупреждали нас, но алжирские женские организации отказывались видеть то, на что нам указывали в нашей стране иранские сестры.
Сегодня мы предупреждаем сенегальских женщин о том, что мы видим рост фундаментализма в их стране, но они отвечают так же, как отвечали когда-то мы, алжирцы, а потом и тунисцы: «Нет! Нет, в нашей стране это невозможно! Она куда более продвинутая, либеральная, с прогрессивными законами и т.д.». Кажется, что люди так и не учатся на опыте других.
Что потеряли женщины? Каковы были узаконенные права женщин в Тунисе и Египте до «революций»?
В Тунисе статья 6-я (о равенстве) конституции 1959 года гласит, что все граждане имеют равные права и обязанности; все они равны перед законом. Так записано в большинстве конституций, но это широкое заявление обыкновенно затем отрицается во имя религии, в соответствии с другими законами, особенно Законами о личности, Семейными Кодексами, Законом о личном статусе и т.д., которые регулируют значительную часть жизни женщин: права в семье, брак, полигамию (фактически — полигинию), развод по согласию или по воле мужа, опека над детьми, алименты, наследство и т.д.
Хотя статья 1-я тунисской конституции объявляет ислам религией республики, в статье 5-й (о неприкосновенности личности, совести и вероисповедании) говорится, что Тунисская республика гарантирует неприкосновенность человеческой личности и свободу совести, защищая свободу вероисповедания.
В соответствии с этим, тунисский Гражданский кодекс, единый для всех граждан, признает различный личный статус и право каждой общины управляться по различному семейному праву. Такой подход, общий для всех стран в регионе Ближнего Востока и Северной Африки, обыкновенно приводит к узаконению отсталых норм в семейных вопросах. В Тунисе дело обстоит иначе, и законы отражают скорее состояние равенства между гражданами.
Вот лишь несколько примеров тех прав, которыми пользовались тунисские женщины по семейному законодательству, принятому по инициативе Хабиба Бургибы (первого президента) вскоре после обретения независимости в 1956 году и позднее улучшенному под давлением женских организаций. Посмотрим, например, на условия заключения брака, защищающие права женщин.
В Тунисе минимальный возраст для вступления в брак для женщин — 17 лет. До этого возраста требуется согласие вали (матримониального опекуна, характерного для маликитского североафриканского ислама) или суда, но статья 5-я Закона о личном статусе (CPS) уточняет, что выход за пределы официального возраста вступления в брак возможен «лишь в особых обстоятельствах и ради очевидной выгоды обоих супругов». Интересно отметить, что в Тунисе вали может быть как мужчиной, так и женщиной — редкое явление в регионе.
Далее закон неоднократно говорит о стремлении защитить волю невесты. Согласно статье A.9 CPS, оба вступающих в брак имеют право на заключение брачного договора. Согласно A.3, на брак не требуется согласия вали, и брак без согласия вступающих в него невозможен. Согласно A.21, брак объявляется недействительным без обоюдного согласия жениха и невесты. Статья A.3 истолковывается в законодательстве таким образом, что согласие должно быть выражено в совершенно бесспорной форме заявлением «да» в присутствии должностного официального лица.
Дальнейшей защите женщин служит брачный договор. Согласно статье A.4 CPS, для подтверждения брака необходимы два «заслуживающих доверия» свидетеля. Пол свидетелей не уточняется, то есть, ими могут быть женщины — еще один редкий пример в регионе. Брак без свидетелей объявляется недействительным, в соответствии со статьями A.21 и 22.
Далее, материальное будущее женщины защищается наличием «махра» [свадебный подарок невесте], который является обязательной частью брака и условием его законности, в противном случае брак недействителен. Максимальный и минимальный размер махра не установлен, но он не должен быть «ничего не стоящим» (статья A.3 CPS). Согласно статье A.12, махр является собственностью жены, и она может распоряжаться им по своему желанию.
В соответствии со статьей A.4 CPS, доказательством брака служит только официальный документ, установленный законом. Договор о браке заключается в присутствии двух нотариусов, если брак совершается на дому, либо в присутствии регистратора актов гражданского состояния в помещении муниципального совета, если брак совершается публично. Без договора брак считается недействительным. Договор о браке является гражданско-правовым актом и должен включать: 1) Точную идентификацию лиц, вступающих в брак; 2) Взаимное согласие будущих супругов; 3) Разрешение опекунов, если вступающие в брак несовершеннолетние; 4) Имена и подписи свидетелей; 5) Махр.
Все эти предписания направлены против любых форм детского и принудительного брака, устроенных семьей против воли девушки, как это чаще всего бывает во многих странах региона Ближнего Востока и Северной Африки. Если брак заключается без согласия невесты, он объявляется недействительным по суду (статья A.22). Если он не вступил в силу, решения суда достаточно, чтобы сделать женщину свободной. Если он вступил в силу и затем объявлен недействительным, женщина может потребовать свой махр, устанавливается отцовство ребенка, и женщина должна выждать срок «идда», прежде чем снова вступить в брак. В обоих случаях процедуры развода не требуется.
Согласно статье A.23 CPS, женщины были обязаны «повиноваться» своим мужьям, и ответственность не являлась взаимной. Однако в дополнение был принят закон № 93-74 от 12 июля 1993 года, по которому права и ответственность супругов в браке стали равны, в том числе и в финансовом отношении: теперь жена, если у нее есть деньги, участвует в обеспечении семьи, и муж не имеет право на деньги жены (согласно статье A.24).
Полигиния (многоженство) была отменена статьей A.18 CPS: мужчина может быть осужден на год тюрьмы или штраф, если заключает брак с несколькими женщинами. Такому же наказанию подлежит женщина, сознательно вступающая в подобный брак. Согласно статье A.21, брак на основе многоженства признается неправовым и может быть аннулирован.
Развод по одностороннему желанию мужа («талак») был запрещен статьей А.30 CPS; развод может происходить только в суде. Согласно статье A.31, развод признается лишь по взаимному согласию. Независимо от причин, развод возможен только через суд и после попыток примирения со стороны судьи.
Все эти юридические нормы показывают, что законы, принятые при Бургибе в конце 1950-х годов, были благоприятны для женщин, предоставляя им равные права во многих областях и стремясь защитить их от произвола семей и мужей. Они показывают и то, что женские организации вели борьбу за улучшение существующих законов и добились успеха в расширении прав в последующие десятилетия. Все это сделало положение тунисских женщин чудесным исключением в регионе Ближнего Востока и Северной Африки.
В Египте женщины обладают куда меньшими юридическими правами, чем в Тунисе, но их положение все равно намного лучше, чем у многих других женщин в регионе. К примеру, оговорен минимальный срок вступления в брак для девочек (16 лет), тогда как во многих других странах региона он вообще не установлен. Требуется согласие вали или судьи, но их власть ограничена. К примеру, вали не может препятствовать браку по причине размера махра или социального статуса. Однако о согласии со стороны невесты не говорится ничего: согласно статье A.5(2), необходимы двое совершеннолетних, чтобы засвидетельствовать наличие согласия между женихом и вали… В случаях принудительного брака женщинам приходится чаще всего ждать по нескольку лет, прежде чем удается расстаться с мужем и оформить развод.
Жена отнюдь не пользуется равными правами и ответственностью в браке. Муж должен ее содержать только в том случае, если она подчиняется мужу и не покидает дом мужа без его разрешения. Только муж, исходя из своих представлений об интересах семьи, решает, может ли жена пойти работать на законных основаниях.
Если в Тунисе развод может быть свободно осуществлен по инициативе любого из супругов, то в Египте, к сожалению, узаконен «талак». Однако, в соответствии со статьей А.5 закона №25 от 1929 года с дополнением законом №1200 от 1985 года, разводящийся муж должен иметь письменный сертификат «талака», нотариально заверенный в течение 30 дней после произнесения «талака». Жене должно быть вручено письменное уведомление, чтобы она не имела никаких сомнений в своем разведенном статусе. «Талак» становится необратимым только после троекратного произнесения[1].
В то время как в Тунисе различные права, связанные с личностью и собственностью, могут, в соответствии со статьей A.11 CPS, быть оговорены в нотариально заверенном контракте, в дополнение к правам, уже предоставленным по закону, в Египте закон признает лишь включение в договор о браке безусловного «талак тафвид» (возможности мужа передать права на развод жене. — Прим. пер.). Хотя этой нормы далеко не достаточно для обеспечения автономии и равенства женщины в браке, она освобождает ее от необходимости доказывать ущерб в случае развода. Право жены работать также может быть оговорено в договоре о браке.
Можем взглянуть далее на финансовую сторону расторжения брака, права и обязанности в отношении детей после развода и т.д. Мы увидим, что тунисские женщины обладают наилучшим положением в регионе, им предоставлено куда больше юридических прав, чем египетским женщинам. И туниски, и египтянки обладают куда большими правами, чем большинство других женщин региона Ближнего Востока и Северной Африки. Это отмечалось и в справочнике, изданном в 2003 году международной сетью «Женщины, живущие под мусульманскими законами» («Зная свои права: женщины, семья, законы и обычаи в мусульманском мире»). В нем собраны и проанализированы права женщин в соответствии с CPS/мусульманскими законами о личности во многих мусульманских странах и общинах Азии, Африки и региона Ближнего Востока и Северной Африки. Справочник доступен на странице этой международной сети в Интернете, и его можно скачать оттуда.
Как можно не видеть, что завоевания, достигнутые женщинами при Бургибе и Садате, являются прямыми мишенями тунисских и египетских фундаменталистов? Теперь не только снова можно отдавать девочек замуж сразу после полового созревания. В Тунисе проповедники с Ближнего Востока открыто выступают за клиторотомию (еще доисламская практика, согласно всем историческим преданиям). Вольно или невольно, после «революции» тунисские женщины все больше закутываются в полное одеяние — в саудовском стиле, абсолютно чуждом для тунисской традиционной культуры, и т.д. Но разве в данном случае мы слышали хоть какой-нибудь призыв к защите «тунисской культуры»? Нет, мы слышим скорее утверждения, что чадра — это часть и элемент ислама… Как будто бы все закрывают глаза на то, что идет всемирная экспансия ближневосточной формы одежды, имеющей очевидное значение, и она все больше вытесняет остальные формы одежды (от бубу и сари до цветных одежд берберов), которые мы традиционно носили на протяжении столетий. Более того, брак без согласия, многоженство, повиновение мужу и т.д. объявляются фундаменталистами внутренне присущими исламу, освещаются им. А тот, кто не хочет этому подчиняться, рискует получить клеймо «исламофоба»!
Все права женщин в Тунисе и даже Египте будут искоренены во имя религии, если фундаменталистская версия ислама станет законом государства. Готов ли мир поддержать диссидентов в этих странах, которые требуют универсальных прав, или фундаменталисты будут открыто урезать права женщин и граждан, получая поддержку во имя «демократии»?
Я хочу воспользоваться здесь возможностью для того, чтобы оспорить использование термина «закон шариата» в формулировке вашего вопроса. Это серьезная ошибка — использовать терминологию фундаменталистов и называть «законом шариата» любые патриархальные меры, которые те хотят навязать как часть религии. Это ошибка и фактическая, и политическая. Кроме того, я хочу оспорить использование термина «исламофобия».
Прежде всего, «шариат» по-арабски означает «путь бога», то есть, индивидуальную духовную практику. Он не означает и никогда не означал какое-либо юридическое предписание или набор предписаний, человеческий закон той или иной страны. Любой порядочный исламский теолог подтвердит такой перевод слова «шариат» и его искажение фундаменталистами[2].
Фундаменталисты смогли заставить мир поверить, будто это система божественных законов, а отрицание их взглядов по этому вопросу есть оскорбление самого ислама.
Прогрессивные силы за пределами мусульманских стран и общин трусливо приняли этот ложный перевод / истолкование данной арабской терминологии из опасения, что их обвинят в расизме или «исламофобии». «Исламофобия» — это еще одна концепция, созданная фундаменталистами и получившая признание. Поскольку они изображают себя единственными законными представителями мусульманской религии, то любой, кто хоть в чем-то сопротивляется их диктату, навязываемому во имя ислама, обвиняется в том, что он против ислама. Иными словами, фундаменталистская мантра такова: поскольку мы — единственные представители «подлинного ислама», если вы против нас, значит вы против ислама, то есть «исламофобы».
Прогрессивно мыслящие люди и феминистки не должны доверять фундаменталистам, разоблачая их терминологию и отказываясь использовать ее. Все фундаменталисты во всех религиях хотят навязать свои реакционные взгляды как единственную верную версию религии. Но если обратиться к христианству, никому и в голову не придет утверждать, что взгляд «Опус деи»[3] на религию является единственно верным. Люди знают, что, например, «теология освобождения» в Латинской Америке развивает другое видение христианства. Или если посмотреть на индуизм, никто не согласится поддерживать сати (самосожжение вдов. — Прим. пер.), которое пропагандируют фундаменталисты как часть и элемент правильного поведения женщины в «истинном» индуизме.
Почему же этот простейший политический анализ сил, выдвигающих разное видение религий, не проводится, когда речь заходит об исламе? Почему даже прогрессивно мыслящие люди по всему миру принимают самую реакционную практику фундаменталистов как абсолютно законную? Не обращая внимания на толкования ислама со стороны прогрессивных теологов, на прогрессивные законы стран, которые сейчас рискуют измениться к худшему?
Вторая причина для того, чтобы изгнать из своего словаря выражение «закон шариата», — это сравнение различных религиозных законов в мусульманских странах и общинах, поголовно утверждающих, что они полностью согласуются с исламом. Легко увидеть, насколько законы отличаются друг от друга. Это, в конечном счете, служит подтверждением того, что их создал человек, а не бог.
Согласно этим различающимся законам, положение женщины варьирует от строго пребывания в четырех стенах на протяжении всей ее жизни, будучи отданной в брак ребенком и не имеющей доступа к имуществу или наследству и т.д., до ситуаций, в которых женщины могут свободно выходить из дома, зарабатывать себе на жизнь, заводить детей в браке и вне его, выходить замуж или оставаться холостой, участвовать в политических делах и становиться главой государства.
Если мы возьмем, к примеру, юридический возраст вступления в брак, то он варьирует от замужества в детском возрасте, как в Гамбии или Иране, до установленного минимального возраста, который может быть оспорен в суде, как в Алжире, Малайзии, Египте, Шри-Ланке, Судане, Марокко или Нигерии. В области прав и обязанностей в браке, для мусульман в Турции, на Фиджи, в республиках Центральной Азии, Индонезии, Тунисе существует равноправие между супругами, в то время как в Малайзии, Иране, Египте или Судане законы предписывают повиновение жены. В том, что касается развода, Алжир, Бангладеш, Пакистан, Индия, Нигерия, Малайзия, Сенегал или Турция признают развод по взаимному согласию, но на Шри-Ланке, в Судане, Гамбии, Индии или Нигерии правилом является неограниченное право на одностороннее расторжение путем «талака».
Если взглянуть на разнообразие так называемых мусульманских законов в мире, принятых правительствами, объявляющими себя совершенно-исламскими, то какие из этих юридических установлений являются настоящим «шариатом»? И кто обладает способностью и правом решать об этом? Должны ли мы позволить определять это мусульманским правым?
Таковы лишь некоторые из вопросов, которые возникают в связи с небрежным использованием термина «закон шариата». Я призываю феминисток прекратить его использовать. Как и термин «исламофобия»…
Более детальный анализ показал бы, что неблагоприятные для женщин законы проистекают не только из религии, но из самых разных источников. Есть самые разные, в том числе прямо противоположные истолкования религии, закрепленные в законах. Но законы вдохновлялись и весьма разной нерелигиозной культурной практикой в регионе Ближнего Востока, Северной Африки, Азии и Африке и даже включили в себя колониальные патриархальные меры, давно уже запрещенные в бывших странах-колонизаторах.
Вот всего несколько примеров:
Алжир легализовал полигамию (фактически, лишь многоженство) в 1984 году (по-видимому, обратившись к религии через 22 года после независимости!), ссылаясь на то, что сам Коран разрешает мужчине иметь 4 законных жен. Тунис, напротив, в 1956 году запретил многоженство, ссылаясь на вторую половину того же самого стиха Корана, где разъяснялось, что многоженство допускается лишь в том случае, если мужчина обращается со своими четырьмя женами абсолютно одинаково. Тунисские законодатели сочли, что это было ясное указание на недопустимость многоженства; ведь даже если мужчина, сказали они, может дать каждой из своих жен одинаковое количество денег, одинаковый дом и одинаковую одежду, он, конечно же, не может их одинаково любить.
Клиторотомия, доисламская практика, географическое распространение которой ограничивалось сферой влияния Древнего Египта фараонов, ныне поддерживается и пропагандируется фундаменталистскими группами как обязательная для ислама по всему миру. Она укореняется все в большем числе африканских стран. Недавно, несколько месяцев назад, в Тунис приехали проповедники, чтобы рассказывать о преимуществах клиторотомии, о которой там до сих пор не слыхали, потому что она абсолютно чужда местной культуре. Эти проповедники встретили шумный прием, и их визит широко освещался в СМИ. Теперь это рассматривается как исламская практика.
Около 20 лет назад фундаменталистские группы выступали за это на Шри-Ланке. Сегодня клиторотомию вводят в Европе: ее практиковали в мусульманском анклаве Санджак в Сербии взрослые женщины вот уже 20 лет, и местные больницы сообщают о тяжелых последствиях. Женщины все больше боятся говорить об этом, а сербские власти закрывают на все глаза.
Точно также, примером может служить ношение вуали, ближневосточной формы одежды, которая была создана, чтобы защищать от ветра в пустыне и жары как мужчин, так и женщин, будь они христиане (как доказывают изображения Девы Марии), евреи или мусульмане.
В независимом Алжире (1962 год) до 1976 года действовал, во имя ислама, принятый после Первой мировой войны в 1920 году французский закон о поощрении рождаемости, который запрещал любые сведения о контрацепции или аборте и саму практику. И это несмотря на фетву Высшего исламского совета Алжира от 1963 года, заявившего, что контрацепция была допустима в исламе, и что может быть множество показаний к аборту, включая душевное здоровье будущей матери.
В Пакистане после получения независимости в 1947 году парламент использовал викторианский закон, отрицающий любое право на наследование британских женщин, чтобы урезать права на наследование для пакистанских женщин, пока женщины сами не бросили этому вызов, ссылаясь на свои религиозные права.
Фундаменталисты пытаются искоренить эти различия в культурной практике, законах, истолковании религий, одежде и т.д., навязав реакционные патриархальные, якобы религиозные законы всем и на всех континентах. Позволим ли мы им это сделать? Во имя ислама? Во имя демократии? Или мир поддержит анти-фундаменталистов, заметит их? Такие примеры, как шахский Иран, талибанский Афганистан, саддамовский Ирак, каддафистская Ливия, а сегодня — асадовская Сирия дают мало оснований для надежды. Обычные люди продолжают физически уничтожаться вооруженными фундаменталистами, а их и без того куцые свободы полностью подавляются под предлогом борьбы с тиранами. Во всех этих случаях империализм и его СМИ активно поддерживают самые реакционные альтернативы «недемократическим» правительствам. Это логично и ожидаемо. Но не только империализм: не видящие дальше своего носа левые партии и СМИ по всему миру также поддерживают фундаменталистов как «поборников народа» против государств[4].
Вопрос: В этом году женщины, отмечавшие 8 марта, были атакованы группами мужчин в Каире. От женщин требовали «идти домой и стирать белье». Многие египетские женщины начали писать о внушающих беспокойство событиях на улице, где исламисты и их группы нападают на женщин, оскорбляют их и поносят их за «неподобающую одежду». Твой комментарий.
Ответ: Разве не удивительно, что мир обнаружил это жестокое обращение только теперь, хотя оно продолжалось непрерывно месяцами после «революции»? Несколько женщин-журналисток были изнасилованы как на площади Тахрир самими демонстрантами, так и в полицейских участках; они публично засвидетельствовали это. Женщин-демонстранток сексуально домогались сами демонстранты (а не только переодетые полицейские, затесавшиеся в толпу). Сотни женщин были подвергнуты полицией так называемому «тесту на девственность». По всему миру разошлись многочисленные фотографии полуобнаженных женщин, которых волокли переодетые полицейские, включая знаменитые фото «девушки в голубом бюстгальтере»[5]. Бородатые мужчины с палками нападали на мирные демонстрации тунисских женщин, и женщины подвергались сексуальным домогательствам. Это происходило месяцы назад… Год назад…
По-моему, нужно спросить так: почему эти вопросы ставятся только теперь? Какой политический смысл в том, чтобы начать указывать на исламистские группы только теперь, хотя они присутствовали и активно действовали с самого начала?
Что это, обычный антигосударственный синдром левых, который побуждал их восхвалять «народ» и отказываться увидеть в нем «Братьев-мусульман» и другие ультраправые движения? Защищало ли так долго фундаменталистов то, что они находились в оппозиции к государству и свергали «тиранов»? Утратили ли они свой иммунитет в глазах левых — теперь, когда они избраны и официально пришли к власти?
Вопрос: Египетская журналистка Мона Эльтахауи не так давно написала вызвавшую споры статью (в «Форин полиси мэгэзин»), в которой утверждает, что весь арабский мир имеет давнюю историю женоненавистничества, и в культурном отношении этот регион всегда терпимо относился к насилию против женщин. Согласна ли ты с этим? Не есть ли это, по твоему мнению, одна из причин того, что женщины сейчас устранены из процесса принятия решений, а атаки исламистских групп на женщин нарастают? Согласна ли ты с тем, что женщины сталкиваются с серьезным вызовом в послереволюционном арабском мире?
Ответ: Все страны, расположенные вокруг Средиземного моря, имеют общую историю женоненавистничества и насилия против женщин. Только вчера еще, если можно так выразиться, на Сицилии, в Греции или в Испании были распространены «преступления чести», когда женщин карали смертью мужчины из их семей. Это — преимущественно христианские страны. Не мусульманские. Не арабские.
Однако сама по себе культура и некоторые из ее наиболее отсталых аспектов и практик отнюдь не развиваются независимо от политического контекста: некоторые ситуации способствуют развитию прогрессивных аспектов культуры, другие же благоприятствуют реакционной практике.
Сегодняшнее насилие в регионе Ближнего Востока и Северной Африке разворачивается не в политическом вакууме. Оно расцвело в специфическом политическом контексте: подъем крайне правых политических групп, которые усиливают направленные на дискриминацию женщин правила и нормы.
Подобно нацистам, мусульманские правые отправляют женщин назад, «в церковь, на кухню и к очагу». Марин Ле Пен, нынешний лидер ультраправой партии Национальный фронт во Франции, выступает против репродуктивных прав и за «христианские корни» французских граждан. «Братья-мусульмане» также призывают вернуться к («нашим») корням — разумеется, воображаемым, сконструированным ради их политической выгоды.
Все варианты различных фундаменталистских движений играют одну и ту же роль. Если мы ясно видим это в случаях с Национальным фронтом или нацистской партией — почему мы не видим этого с такой же ясностью, когда речь заходит о мусульманских правых?
Да, женщины сталкиваются с очень серьезным вызовом в связи с подъемом крайне правых религиозных партий, тем более, если те становятся «демократически» избранными правителями.
Давайте вспомним о том, что в Ливии, в тот же самый день, когда временное правительство (Национальный переходный комитет Ливии) пришло к власти, оно, представлявшее борьбу против «тирана Каддафи» и народное стремление к демократии, в одностороннем порядке приняло решение приостановить действие всех прежних законов и заменить их «законом шариата» — что бы они под этим не подразумевали, — и мы уже показали раньше, что это может затронуть всех и каждого!
В то время как мир приветствовал приход «демократии» в Ливию, первый же шаг новых правителей был автократическим: провозгласить закон, не спросив мнения народа. Какой шаг вперед! Но нам так и не удалось услышать голоса «демократов» мира с осуждением этого недемократического акта.
Женщины в мусульманских странах и общинах высказывались, но их голос остался не услышан. В заявлении от 25 октября 2011 года организация WLUML подчеркнула тот факт, что изменение в законодательстве, предпринятое временным правительством, специально направлено против женщин: «Если мы примем во внимание, какие именно законы были фактически аннулированы и заменены на религиозные, то увидим, что это как раз те законы, которые непосредственно затрагивают права женщин в сфере брака, развода, опеки, полигамии, наследования и т.д., то есть, семейный кодекс или законы о статусе личности. Женщины являются непосредственной мишенью этого изменения в законах и в процессе этого потеряют многие из приобретенных ими прав».
Я по-настоящему наслаждалась блестящей и смелой статьей Моны Эльтахауи: она разоблачила то, чему подвергались женщины на демонстрациях — не только со стороны полиции, но и от рук мужчин-демонстрантов на площади Тахрир. За это ее обвинили в предательстве своей общины, в переходе на сторону империалистических стран, подыгрывании расистам и впадении в «исламофобию»! Даже феминистки мусульманского происхождения, проживающие в США, рьяно нападали на нее самым недостойным и несолидным образом, и так же делали левые[6]. Хотя сама Мона была жестоко избита полицией (ей сломали руку) и подверглась сексуальным нападениям, за ней отрицается право на свидетельство и анализ форм насилия против женщин, которые она лично видела и испытала на себе. Во имя национальной сплоченности против внешнего врага!
Все это показывает, каковы приоритеты тех, кто на нее клевещет: главная (а по сути, единственная) угроза — это «западный империализм»; они отрицают существование наших доморощенных ультраправых сил и угрозу с их стороны для женщин и всех нефундаменталистски настроенных граждан. Такая позиция лишает наших антифундаменталистов всяких средств адекватно реагировать на рост ультраправых сил у них дома: ведь якобы опасность лежит вовне, она идет издалека, из Северной Америки. Как же это близоруко…
Хотя можно указать на многочисленные случаи, когда «западный империализм» и мусульманские правые заключают сделку друг с другом (как было с «Северным альянсом», а затем Талибаном в Афганистане, а в настоящее время — с вооруженной оппозицией в Сирии), многие продолжают отрицать, что они работают рука об руку.
Вопрос: Видишь ли ты прямую связь между заметным во всем мире ростом исламизации и продолжающейся исламофобией на Западе, включая т.н. американскую «войну против терроризма»?
Ответ: Как я уже сказала, я думаю, что использование термина «исламофобия» вместо таких, как «расизм», «ксенофобия» или любого другого существующего понятия, крайне опасно и служит планам фундаменталистов.
Нужно ли напоминать о том, что единственным человеком, убитым полицией после взрывов бомб в Лондоне, оказался… гражданин Бразилии, чья кожа была достаточно темной для того, чтобы полиция решила, что он может быть пакистанцем?
Это не ислам подвергается атакам; это людей обрекают быть мусульманами, независимо от их личной веры. Египетский христианин подвергся бы точной такой же ксенофобии и дискриминации как египетский мусульманин, потому что обоих рассматривают как «арабов» с Ближнего Востока. Обычные люди в Европе и Северной Америке ничего не знают об исламе. Расисты боятся иностранцев, чужаков, которых они считают фатально отсталыми, отнимающими у них рабочие места в условиях экономического кризиса, обманом пользующимися социальной помощью и т.д.
Превращение веры в расу — это самый жуткий политический шаг с того времени, когда евреи преследовались нацистами как «раса», выводимая из религии, которой они, как предполагалось, придерживаются, хотя большинство из них, живя в Западной Европе, вообще уже не были верующими.
Повсюду в Европе правительства, СМИ и обычные люди говорят о «мусульманах», хотя большой процент этих предполагаемых «мусульман» объявляет себя агностиками или атеистами (около 25% французских граждан мусульманского происхождения, что совпадает с аналогичным показателем среди так называемых католиков), а огромное большинство тех, кто не объявляет себя открыто неверующими, признает, что на самом деле не практикует религию (85%; снова близко к аналогичному показателю среди предполагаемых католиков). Мы должны смотреть правде в глаза: так называемые мусульмане во Франции в большинстве своем… неверующие! Эти тревожные цифры — тревожные для расистов, которые предпочитают не замечать их как указывающие скорее на наше «сходство», а не различие, — должны со всей ясностью помочь бросить вызов концепции «исламофобии». Когда нападениям подвергаются реальные люди, «мусульмане» — а не идеи, — то это происходит не потому, что они верят в ислам, а потому что они — нездешние.
Нет никакого сомнения в том, что фундаменталисты навязывают всем свое ультраконсервативное видение мира под маской религии. «Исламизация» ли это? Прогрессивные теологи и верующие в ислам, равно как и неверующие, скорее назвали бы этот политический феномен подъемом крайне правых.
Что меня поражает в левых разговорах о «войне против террора» в Америке, так это дискуссии об «антитерроре» без какой-либо дискуссии о терроре. И снова в этих рассуждениях отдается приоритет тому, что делают империалисты. К «войне против террора» подтолкнуло стремление обеспечить доступ к нефтяным ресурсам, но также и взрывы бомб и нападения в Париже, Лондоне, Мадриде, Нью-Йорке… Как можно это отрицать? Как можно попустительствовать фундаменталистскому насилию и оправдывать его как реакцию на империализм? На угнетение может быть ответ со стороны прогрессивных социальных сил (таких как женщины, ведущие борьбу за свои права), а может быть и опасный ответ со стороны правых и ультраправых. Они опасны, в первую очередь, для людей в своих же странах. Поддержка крайне правых во имя антиимпериализма — это преступление[7].
Часть проблемы еще и в том, что анти-фундаменталисты почти или совсем не имеют доступа к СМИ. Фундаменталистские мусульмане куда более «экзотичны» и привлекательны для СМИ, чем обычные граждане мусульманского происхождения, которые всего 3 раза в жизни были в мечети, не молятся, не постятся (как и большинство христиан и евреев в сегодняшней Европе), а если и не едят свинину, то скорее по привычке, чем из религиозных побуждений.
При почти полной незаметности для публики анти-фундаменталистов, прогрессивно мыслящих мусульман или неверующих мусульманского происхождения, фундаменталистам легче утверждать, будто именно они представляют настоящий ислам.
Рост мусульманского фундаментализма происходит в специфическом политическом контексте подъема крайне правых движений в Европе. На каждых выборах ультраправые партии заметно приобретают все новые голоса. В некоторых странах они получают около 30% голосов, во многих других — более 15%. Эти партии традиционно ксенофобски настроены; в условиях экономического кризиса они раздувают истерию против граждан иностранного происхождения — в данном случае, против «мусульман».
И мусульманские фундаменталисты, и традиционные ультраправые ксенофобские партии схожи в том, что утверждают насилие в отношении друг друга. И те, и другие ищут физической конфронтации, надеясь привлечь побольше людей к своему делу.
На рубеже ХХ века, когда главным источником иммиграции во Францию были итальянские рабочие, против них устраивали погромы; десятки человек были убиты и сотни ранены линчующими толпами французских рабочих в инциденте 1911 года в Южной Франции. В Музее эмиграции в Риме хранятся свидетельства тому, что Франция была не единственной страной, где происходили такие события.
Эти итальянские рабочие были «белыми», христианами и европейцами. Они не были «мусульманами». Поляки, русские, испанцы, португальцы также становились объектами ненависти, когда мигрировали во Францию. Каждой новой волне иммиграции приходилось сталкиваться с более или менее насильственными формами дискриминации и ксенофобии. Сейчас то же самое происходит с мигрантами североафриканского (то есть, мусульманского) происхождения.
Но сегодня граждане итальянского (или другого) происхождения уже полностью интегрированы во французское население. И сегодня же, несмотря на реальную дискриминацию в том, что касается доступа к жилью и работе, французские граждане из числа мигрантов североафриканского происхождения все выше поднимаются по социальной лестнице благодаря системе свободного, обязательного и светского образования. Они все чаще становятся преподавателями, учеными, деятелями искусства, журналистами, промышленными служащими, а не только неквалифицированными рабочими. Их еще недостаточно, однако небольшой, но уже значительный процент так называемых «мусульман» показывает, что процесс идет своим чередом, как это было со всеми предшествующими волнами иммиграции во Францию. Сегодня более 30% браков во Франции являются «смешанными» — это достижение, по сравнению с примерно 5% в Великобритании или Германии.
Мы не должны позволить крайне правым партиям и движениям (включая мусульманских фундаменталистских ультраправых) прервать эту тенденцию в Европе. Мы должны сделать как можно более заметными альтернативы фундаменталистам и воздерживаться от принятия их терминологии для нашего собственного анализа. Иначе это будет соответствовать фундаменталистской программе.
Вопрос: Какие главные уроки ты вынесла, как феминистка, из «арабской весны»?
Ответ: Нам следует поразмышлять над тремя большими темами:
Как прогрессивно настроенные граждане, мы должны помнить о том, что народные восстания совершенно не обязательно являются прогрессивными, что народное недовольство само по себе — это не политическая программа. Эта программа может самым роковым образом определяться ультраправыми силами, которые обращают протесты себе на пользу. Мы должны поразмыслить над ограниченностью парламентской демократии, если она приводит к власти крайне правые движения: выборы сами по себе не служат гарантией социальных прав людей вообще и женщин, в частности.
В специфических условиях религизации политики, которая преобладает с конца ХХ столетия, для женских прав важно, чтобы феминистки боролись за секуляризм, то есть, за полное отделение религии от политики[8]. Светское государство объявляет о своей некомпетентности в религиозных вопросах, оно не вмешивается в жизнь религиозных организаций, например, церкви. Оно не признает организованные религии в качестве политических партнеров и не обеспечивает им представительства. Светскость признает лишь индивидов как равноправных граждан, которые сами говорят за себя. Светскость не означает и не должна рассматриваться так, что государство просто равно терпимо ко всем религиям и со всеми общается на равных. Такое искажение концепции преобладает, например, в Великобритании.
Тем не менее, светское государство гарантирует индивидам свободу верить и исповедовать их религии; оно гарантирует точно такие же гражданские права неверующим, агностикам и атеистам. Случай с Францией служит хорошим примером того, как женские организации, руководимые женщинами из числа мигрантов североафриканского происхождения, все более активно борются за светскость как самый лучший путь противостояния подъему мусульманских правых и его вредному воздействию, в особенности, на женщин. Мало-помалу аналогичная тенденция появляется и в других европейских странах среди женщин «мусульманского» происхождения, которые берут на себя инициативу в этом вопросе. И даже в таких странах, как Пакистан, аналогичную позицию заняла сильная коалиция женских организаций.
Как феминистки, мы должны помнить о том, что женщины всегда были частью революционных движений, но снова и снова игнорировались и отправлялись назад, к своим домашним обязанностям после революций. Это в равной мере относится и к Олимпии де Гуж во время Французской революции, Александре Коллонтай во время Советской революции, ко многим женщинам моего поколения в борьбе за независимость в Африке или Азии во второй половине ХХ столетия…
Женщины принимали участие в восстаниях в Тунисе и Египте, но они не были в руководстве. Они не могли формировать политическую программу. Нам, женщинам, даже еще труднее добиться политических позиций в ходе этих «революций».
Более того, «женщины» как таковые — вовсе не обязательно прогрессистки или феминистки, как показывает растущее число женщин, вступающих в фундаменталистские группы. Немало женщин было во всех ультраправых движениях, таких как нацистская партия в Германии или фашистская партия в Италии.
Чтобы идти вперед в деле осуществления феминистской программы в вопросе прав женщин, нам нужны не просто женщины, а прогрессивные феминистки, мыслители и политики во главе восстаний и сильных феминистских организаций для того, чтобы поддерживать их и контролировать их действия.
Мировое феминистское движение 70-х годов пополнялось женщинами из левой среды. Да, это были женщины, разочарованные доминировавшим патриархатом. Тем не менее, они пользовались плодами политической культуры левых. Это все менее и менее истинно в отношении сегодняшних феминисток, и нам следует восстановить в феминистских организациях прогрессивную и непатриархальную политическую культуру, необходимую для того, чтобы стратегически пересмотреть место женщин в народных восстаниях.
17 августа 2012
[1] Талак — традиционная в исламском семейном праве формула развода по устному заявлению мужа, которое он может сделать в любое время и без причины (достаточно трижды произнести «талак», то есть «отпускаю, освобождаю»). Если «талак» произнесено один или два раза, развод считается начатым, но не завершенным, и в течение трех месяцев (период «идда») жена должна в доме мужа либо в доме родителей ожидать, не передумает ли муж и не согласится ли возобновить брак. Письменный сертификат о разводе на основе талака — довольно прогрессивная норма для исламских стран.
[2] Это не совсем верно. «Шариат» означает «правильный путь к цели» (то есть к поведению, угодному богу) и как раз распространяется на внешнее поведение, а не на индивидуальные духовные практики (это называется «тарикат»). Однако в словах автора содержится доля истины: шариат доводится до верующих через Коран, хадисы (канонические рассказы о деяниях и высказываниях Мухаммеда и его сподвижников) и труды по фикху (мусульманскому праву). Однако в фикхе существуют школы (мазхабы), различающиеся между собой. Свои мазхабы есть у суннитов, свои — у шиитов, зейдитов, хариджитов. Даже у суннитов различают четыре крупнейших мазхаба — ханафитский, шафиитский, маликитский и ханбалитский. То есть единого для всех мусульман шариата действительно нет.
[3] «Опус деи» (лат. «Божье дело») — светская церковная католическая организация реакционной ориентации. Создана в Испании в начале XX века, после II Мировой войны приобрела общеевропейский характер. Вела активную борьбу с республиканцами во время Испанской революции и войны, играла большую роль при Франко, многие члены «Опус деи» входили в состав высшего государственного руководства франкистского режима. Структура «Опус деи» и методы ее деятельности засекречены, организация считается «личной прелатурой» папы римского и не подчиняется местным духовным властям. Действует в 90 странах мира, считается влиятельнейшей и одной из самых богатых католических организаций. Цель «Опус деи» — противостояние влиянию социалистических и материалистических идей в католическом мире, в первую очередь путем внедрения своих членов в высшие управленческие структуры в государственных и экономических кругах.
[4] Это явное преувеличение: безусловно, не все левые партии и СМИ поддерживают исламских фундаменталистов. Автор шокирована позицией европейских (в первую очередь французских, так как автор — франкофонка и, соответственно, в основном следит за французской прессой) «левых» и их СМИ, которые, напомню, в подавляющем большинстве поддержали империалистическую агрессию против Ливии и так же — в унисон с империалистическими СМИ — славили «арабскую весну» в Тунисе и Египте. Печально, что автор не ставит законный вопрос: могут ли организации и СМИ, поддерживающие империалистическую агрессию, считаться левыми. Это свидетельствует об идеологической зависимости самой М.-Э. Эли-Люка от европейских псевдолевых.
[5] Речь идет о фотографии девушки, сделанной в декабре 2011 года на площади Тахрир: http://news.nationalpost.com/2011/12/20/beating-of-blue-bra-woman-reignites-egyptian-protests/
[6] См. комментарий 4.
[7] В данном случае автор совершенно права. Но поскольку она, представитель «третьего мира», дает интервью журналу из «третьего мира», она пропускает звено в логической цепочке, так как это звено в «третьем мире» кажется очевидным. Для тех, кто ментально зависит от «первого мира», это, однако, не так. Восстанавливаем всю цепочку полностью. Западные «левые», оправдывая исламское фундаменталистское насилие, исходят из того, что это насилие — ответное по отношению к империалистическому насилию. Однако насилие фундаменталистов против левых (и, в частности, атеистов и поборников женского равноправия) в странах арабского мира не имеет никакого отношения к борьбе с мировым империализмом. Это — типичное ультраправое насилие. Легко вам, западным псевдолевым, поддерживать такую «борьбу с империализмом», сидя в столицах «первого мира», так как не вас убивают ультраправые фундаменталисты, а нас, арабских левых. Так вот, напоминаю вам, что это насилие уже докатилось до столиц «первого мира». И напоминаю, что взрывы в электричках в Мадриде, в автобусах и метро в Лондоне не направлены против мирового империализма, так как жертвами этих взрывов стали не представители империалистического истеблишмента, не обслуживающие их интересы деятели СМИ и не представители силовых структур, а как раз бедное население, те, кто не имеет автомобилей и ездит общественным транспортом. Добавим к этой восстановленной цепочке от себя: мы наблюдаем, таким образом, в позиции западных «левых» не только убогий догматизм, но и отказ от классового подхода. Что опять-таки заставляет задуматься: а левые ли это?
[8] Автор очередной раз демонстрирует печальную зависимость от западных псевдолевых, воспроизводя либеральный взгляд на проблему. Фундаменталисты показали, что бессмысленно бороться за секуляризм как отделение религии от политики, раз сами фундаменталисты неизбежно превращаются в политическую силу. Нельзя заставить политическую силу воздерживаться от участия в политике, это нонсенс. Есть единственный способ противостоять этому: бороться против всякой религии вообще.
Перевод с английского Вадима Дамье.
Опубликовано в интернете по адресу: http://www.aitrus.info/node/2503
Для данной публикации перевод существенно отредактирован Романом Водченко и Александром Тарасовым.
Комментарии Александра Тарасова и Романа Водченко.
На языке оригинала опубликовано: http://www.europe-solidaire.org/spip.php?article26397
Мари-Эме Эли-Люка (р. 1939) — алжирская феминистка, социолог, политический теоретик, антиклерикал. Родилась в Алжире в «феминистской семье», участвовала в Алжирской революции. Изучала философию и социологию в Алжирском университете и социальную антропологию в Лондонской школе экономики и политических наук. 12 лет преподавала в Алжирском университете; в 1975 году стала одной из основательниц Союза африканских женщин — исследовательниц проблем развития (Association of African Women for Research on Development). Была вынуждена эмигрировать в 1982 году, занялась созданием международного женского антиклерикального движения. В 1984 году основала Международную сеть женщин, живущих под мусульманскими законами (WLUML), была её международным координатором и редактором-составителем печатных изданий организации. В 2005 году основала международную сеть «Светскость — дело женщин» (Secularism is a Women's Issue, SIAWI). Автор книги «Интернационализм в женском движении» (Internationalism in the Women's Movement, 1992).