 |
| Saint-Juste > Рубрикатор | Поддержать проект |
Аннотация
|
Итак, час настал. Время и место выбраны.
Восстание решено было начать, как и в 1917-м году, 8 ноября[1].
Знали или нет, но каждый распорядился временем и своим местом в нем по-своему.
Заболел сын у врача «Сторожевого» А.Н. Даракова.
Нашлись причины не идти в Ригу у старшего офицера Н.Н. Новожилова.
Саблин готовился.
Без патетики и надрыва записал на магнитную пленку: «Напряженно и долго думал о дальнейших действиях, принял решение кончать с теорией и становиться практиком. Понял, что нужна какая-то трибуна, с которой можно было бы начать высказывать свои свободные мысли о необходимости изменения существующего положения дел... Лучше надводного корабля, я думаю, такой трибуны не найдешь, а из морей лучше всего Балтийское, так как в центре Европы... Никто в Советском Союзе не имеет и не может иметь такую возможность, как мы, — потребовать от правительства разрешения выступить по телевидению с критикой внутреннего положения».
Приводя в порядок документы, вырезал аккуратно ножницами из газеты статью «Депутат революции» о П.П. Шмидте. Подчеркнул и обвел самое важное и значительное. Положил газету и статью на самое видное место.
«Когда провозглашенные политические права начали отнимать у народа, то стихийная волна жизни выделила меня, заурядного человека, из толпы, и из моей груди вырвался крик!
Я счастлив, что этот крик вырвался из моей груди».
Следствие ни газету, ни статью к «делу» не приобщило.
Во-первых, потому, что они не соответствовали и шли вразрез с придуманной версией вины Саблина, а во-вторых, никому из власть имущих тогда и в голову не могла даже придти мысль, что за свои поступки и действия придется им когда-нибудь держать ответ перед народом, состоящим из нас.
Следствие, как и суд, из 39 томов «дела» выбирало, слышало, видело и принимало во внимание только то, что было им запрограммировано госзаказом, собственным угодничеством и страхом потерять свои привилегии.
 |
 |
В течение двух лет мои встречи с военными моряками были немыслимы без вопросов об экипаже, командире, офицерах и, конечно, Валерии Саблине.
— Надо обязательно рассказать об атмосфере нашего экипажа, — заметил Виктор Бородай.
— Обычно начинают с командира.
— Командир «Сторожевого» капитан 2-го ранга Анатолий Васильевич Потульный носил кличку «Граф». Граф Потульный. Характер и привычки под стать «титулу», данному экипажем. Только не в смысле утонченности или еще выше — аристократизма. Наоборот. «Граф» был хозяином-помещиком, упивавшимся властью. Любой офицер, даже старший, мог постоянно нарваться на откровенное хамство, мичмана буквально вдавливались в переборки, когда мимо проходил командир…
Капитан-лейтенант Сергей Григорьевич Гилев, штурман дивизиона противолодочных катеров:
— Я знал Потульного по совместной службе не менее шести лет. Оба мы тогда, в 62-м, были старшими лейтенантами. Только я по части РТС, он «опекал» артиллерию. На Балтике тоже служили вместе — Балтийск. Одно время помощниками командиров разных, но одного типового проекта, малых противолодочных кораблей.
Так вот, экипажа, команды как людей для Потульного не существовало. Сухость, черствость, грубость, нисколько не смягчившиеся за годы службы. «Застиг» однажды матроса на боевом посту с книгой. Ну, сделай внушение, ну, объяви взыскание. Потульный тут же демонстративно вышвырнул книгу за борт. Подъем флага — церемониал на корабле ежедневный, обязательный, никогда не теряющий элемента торжественности. Команда, отвечая на приветствие командира, реагировала вяло, еле размыкая губы. Причем не какая-то группка или группа — все! Но он этого не видел. Или предпочитал не видеть. Спросил я у него как-то: «Слушай, как жена тебя любит, такого грубого?» Вспыхнул. Но ничего не сказал...
— Первые полгода для каждого нового офицера, специалиста были кромешным адом «по милости» командира, — продолжал Бородай. — Я прошел через него. Офицерской и человеческой альтернативой Потульному был заместитель командира по политической части капитан 3-го ранга Валерий Михайлович Саблин.
 |
— А как же страшные ярлыки «предателя», «изменника Родины», заявление генерал-майора юстиции А. Борискина для «Известий» об «элементарной уголовщине»?
— Я еще вернусь к этим ярлыкам, когда расскажу, как и кто нас допрашивал. А сейчас, чтобы с самого начала поставить все точки над «i», скажу, что ни до этого, ни тогда, ни сейчас, 15 лет спустя, никто из экипажа «Сторожевого» не считал и не считает Саблина изменником или шкурником. До сих пор переписываюсь со своим сослуживцем по БПК Валерием Величко. Он мне сказал, что вера в Саблина за эти годы только окрепла.
— Постоянно повторяемые фразы о «давно вынашиваемом Саблиным преступном замысле»?
— Ложь. Это был человек высокой идеи. Ленина читал не по конспектам. Ради ответа на главное, поиска этого главного и поступил в Военно-политическую академию имени В.И. Ленина, будучи уже офицером с высшим образованием. Не ради карьеры. Справедливости и там искал, живой чести, правды.
— И читал, и слышал, как Саблин «склонял и подбивал».
 |
— У Саблина был выдержанный, самоуглубленный характер. Никого не хватал ни за гюйс, ни за лацканы, не шептал заговорщицки. Это из разряда карикатуры, неумного анекдота, дешевого примитива. Капитан 3-го ранга образцово исполнял свои обязанности замполита.
— Как начался поход «Сторожевого»?
— По кораблю прозвучал сигнал большого сбора. Все офицеры собрались в кают-компании мичманов.
— У мичманов была своя кают-компания?
— Да. Я уже говорил, что «Сторожевой» был современной постройки. Многие каюты двухместные, и вообще довольно сносные бытовые условия для экипажа: насколько это возможно на специфических по назначению военных кораблях.
Пришел Саблин и обратился к собравшимся с речью. Четкой, не спонтанной, аргументированной, искренней. Говорил о том, что тогдашнее руководство поставило страну и ее народ на путь в пропасть. Далее подобное терпеть невозможно — речь не только о флоте. Конкретно: «Сторожевой» идет в Ленинград, где обратится с призывом к рабочим заводов города трех революций. «А кронштадтцы? — спокойно уточнил кто-то. — Ленинградская база нас поддержит?»
Саблин ответил утвердительно. Речь шла о военной организации, о выступлении против режима, против узурпировавшего власть чиновно-бюрократического аппарата, против использования идей социальной справедливости народными вождями и руководителями всех рангов и мастей, жиреющих на несчастьях обезглавленного постоянными репрессиями, забитого, запуганно обобранного народа.
Сигналом становился «Сторожевой». Саблин подчеркнул строгую добровольность выбора. Голосовали не красно-зелеными кругляшами, как сообщила «Комсомольская правда», а обыкновенными магнитными игральными шашками.
— Что показали результаты голосования?
— С матросами экипажа Саблин говорил отдельно. Они поддержали его единогласно.
— Против?
— Только восемь. Они выявились в кают-компании. Из офицерского состава.
— Итог говорит об авторитете Валерия Саблина на корабле.
— Безусловно. Только это сказать — значит сказать мало. Это говорит об уважении.
— При всем при том, что замполиты в армии и на флоте сверхособенной «любовью» подчиненных обыкновенно похвастаться не могут.
— Пьяных на корабле не было (хотя это и пытались потом «навесить» экипажу), да и не могло быть. Все без исключения понимали важность и ответственность момента. Старший лейтенант Булат Саидов произнес, что самое главное, чтобы на корабле был полный порядок. Несогласным офицерам корректно объяснили, что их временно поместят в одном из помещений корабля. Они ответили утвердительно, не оказав ни малейшей попытки сопротивления.
С другой стороны, их никто не принуждал насильственно, не обыскивал, не отбирал оружие и уж тем более не заламывал и не связывал руки. «Сенсационное» утверждение, что это делалось под дулами автоматов, ложь.
— Почему «Комсомольская правда» называет неверно фамилию командира корабля?
— Причина понятна всем. А мне как моряку особенно. Стыдно командиру, что команда отказала ему в своем доверии в момент испытания. Не позвала его с собой. Не взяла. Изолировав под ключ, вынесла тем самым свой приговор. Думаю, такой приговор он обменял бы на любой другой.
Мы снялись, развернулись и пошли Даугавой. Без лоцмана, без штурмана. Штурманские обязанности исполнял лично Саблин. Не обошлось без предателя — лейтенант по концу перебрался на бочку, а оттуда на подводную лодку.
Между тем «Сторожевой» жил обычной жизнью и обычным расписанием. По внутренней трансляции передавалось записанное на магнитную плёнку обращение Саблина к морякам...
 |
Михаил Михайлович Буров, матрос радиотехнической службы БПК «Сторожевой»:
— Знал ли я о взглядах Саблина? Да, знал. Еще до 7 ноября 1975 года я слушал магнитную запись речи Валерия Михайловича, которую он потом сказал в тот памятный день личному составу корабля: о коррупции, чинопочитании, об утрате понятия «офицерская честь», о грубых просчетах нашего правительства. Словом, все то, о чем стали говорить во весь голос десять лет спустя, с началом перестройки.
Не было никакой вооруженной автоматами группы. Да и не нужна она была. Даже те, кто не поддержал, сопротивления не оказывали. После сигнала большого сбора команда построилась на юте. Саблин выступил с речью, содержание которой я знал еще ранее, и объявил, что корабль идет в Ленинград, где он лично будет добиваться возможности выступить по телевидению.
Ночью снялись с якоря. Здесь высокое мастерство продемонстрировала БЧ-5 — машинная команда. Совсем рядом стояла дизельная подводная лодка, но мы смогли пройти по узкому проходу и выйти на простор...
Вячеслав Юрьевич Камышан, капитан 1-го ранга:
— Речь Саблина была направлена не против Советской власти и ее ценностей, а против, грубо говоря, зажравшейся тогдашней правящей верхушки. Экипаж он отлично знал, поэтому и выступление содержало конкретные примеры. Так, один из матросов «Сторожевого» в детстве ежедневно ходил в школу пешком за 12 километров, а сына одного из членов ЦК в школу рядом с домом ежедневно доставляла и забирала обратно правительственная машина. Были, конечно, и другие примеры. Яркие, точные, говорящие об острой социальной несправедливости.
Скажу и о том, что весь, весь экипаж полностью поддержал Саблина. Почему? С самого начала он ясно объявил о том, что все несогласные могут сразу же воспользоваться услугами дежурного катера, спокойно отправиться на берег, остаться там — никто никаких препятствий чинить им не собирается. Тем не менее все остались на борту.
Ну, и то, как Саблин снялся и развернулся. В узости Даугавы, учтя и течение, и близость стенки набережной, и далеко не малые габариты «Сторожевого». Сделано это было в высшей степени умело, грамотно, профессионально. Думаю, что ни один замполит на такое попросту не способен. Но ведь у Саблина до академии была служба, он из морских офицеров. Настоящих...
— Виктор, очень важный вопрос: почему «Сторожевой» ни разу не использовал свое бортовое оружие?
— Сразу же после парада на Даугаве мы готовились идти в док, в Лиепаю, — ответил Бородай. — Весь боезапас был полностью разукомплектован и выгружен.
— Значит, «Сторожевой» был полностью безоружен?
— Да. Но даже если бы боекомплект был на борту, неужели вы думаете, что у советского военного моряка поднялась бы рука на соотечественников? И пусть не будет упрощенного восприятия, что достаточно, мол, Саблину было провести митинг, как все сразу, не думая, сказали «за». Мы все уже были готовы к этому. Мы шли на это сознательно.
Зная, что у нас на борту нет штатного вооружения, мы не рассматривали свой поступок как заговор обреченных и отчаявшихся. То было нашим делом, нашим поступком, нашей целью, нашей волей, нашим восстанием.
Максименко Олег Харитонович, минер БЧ-3 БПК «Сторожевой»:
— Жалко, что наш поход сорвался, это был последний шанс спасти Россию от катастрофы, планомерно рассчитанной в экономике, политике, демографии.
За нас все решило время, оно доказало — мы были правы.
Для меня же последний поход продолжается!
 |
— О чем вы хотите поговорить со мной? — спросил контр-адмирал Игорь Иванович Вереникин.
— О событиях ноября 1975 года в Риге и о БПК «Сторожевой».
— Вы знаете, откуда он пришел в Ригу?
— Разумеется. Из Балтийска.
— Так вот, я имею к нему отношение поскольку-постольку.
— Но вы ведь в 1975-м были старшим морским начальником города Риги?
— Был. Ну и что?
— Кому же, как не вам, обладать полной картиной событий?
— Прошло 15 лет — я ничего не помню. Я же вам сказал, я ко всему этому имею отношение поскольку-постольку. У меня совершенно нет никакого настроения с кем бы то ни было беседовать на эту тему. Слышите?!
По горячей взвинченности тона я убедился, что ничего не забыл контр-адмирал Игорь Иванович Вереникин.
Во-первых, приходящий в Ригу корабль вступает во временное подчинение старшего морского начальника Риги и тот несет за него ответственность. Так что насчет «поскольку-постольку» не получается.
Во-вторых, контр-адмирал Вереникин сделал все возможное и невозможное, чтобы догнать «Сторожевой». И не только догнать.
Флагманский корабль контр-адмирала стоял в одном строю со «Сторожевым». Сторожевой корабль (СКР), на котором находился контр-адмирал, был уже порядком устаревший, 1959 года постройки, ходил на мазуте. И пока «поднимал пары», несмотря на понукания и отчаянную погоню, отстал от БПК.
СКР контр-адмирала Вереникина выжимал максимум в азарте, а точнее в горячке погони, «срезал углы», без малого не взбрасывая глину со дна винтами.
И еще картина, едва не ставшая апокалипсической. К устью Даугавы Рижским заливом все того же самого Балтийского моря подтягивался, соблюдая свою очередность, караван «торгашей»-иностранцев. Трюмы многих из них были полны взрывоопасного и легковоспламеняющегося груза. А если добавить, что другие суда стоят в акватории торгового и рыбного портов, близость судоремонтных заводов, складов, сооружений и железнодорожных путей, элеватор, военно-морская база Усть-Двинска со своим штатным компонентом-арсеналом и, наконец, такая «мелочь», как перенаселенный город с без малого миллионным населением, с заводами и НИИ, чьи исследовательские установки работают отнюдь не на керосине, то одной неверно сброшенной бомбы, одного снаряда рьяных преследователей было бы достаточно, чтобы все превратились в ослепительно детонирующий на ночном фоне клубок. И я, рижанин, не писал бы тогда эти строки.
Город спас случай. Все силы (едущие, плавающие, ныряющие, бегающие, летающие) были вышвырнуты на один-единственный безоружный корабль. Ни о чем другом никто даже не вспомнил.
Приказ был отдан.
Но бомбы?
Они посыпятся сверху. Небо, как совесть, раскололось надвое.
И линия раздела продолжает оставаться канатом для перетягивания между кривдой и правдой.
— Никто никого не бомбил! — старший штурман управления полетами подполковник Алексей Федорович Михалев.
— Бомбы сбрасывали только впереди по курсу… — все остальные исполнители.
Вера Сергеевна Зиновьева, вдова капитана 2-го ранга Зиновьева Н.В.:
— Притащили «Сторожевой» на 29-й судоремонтный завод на предмет ремонта. До чего же страшно на него было смотреть! Это после того, как он весь сиял на параде в Риге. А каково было личному составу «Сторожевого» там, в море?
— объяснил мне положение член военного совета, начальник политотдела Краснознаменного Прибалтийского пограничного округа КГБ СССР генерал-майор Виталий Дмитриевич Бубенин на вопрос о роли морских сил пограничников в подобной ситуации. — Тем более на остановку, задержание и какое-либо вмешательство. Это все — прерогатива ВМФ, так как корабль — его...
— Параллельными курсами со «Сторожевым», обложив его, хотя и на расстоянии, шли несколько военных скоростных кораблей. В том числе и пограничники, — рассказывал Виктор Бородай.
Михаил Буров:
— В Рижском заливе нас догнали торпедные катера. Не знаю, собирались ли они нас торпедировать, но шли, как в атаку.
— Я чувствовал, что вы меня найдете, — подумал вслух бывший командующий объединения ВВС Краснознаменного ПрибВО Герой Советского Союза генерал-полковник авиации Федор Иванович Шинкаренко. — Нет, это не я. Приказы отдавал в тот день первый заместитель командующего Борис Иванович Гвоздиков.
— Да, это я отдавал приказы, — вызывающе прогремела телефонная трубка голосом Гвоздикова. — Но никакие интервью давать не буду!!!
Система районных центров управления полетами в 50-х — начале 60-х годов в США уже была отлажена. У нас единая система управления воздушным движением вышла на требуемый уровень в 1974-м.
В Рижском районном центре (РЦ) управления полетами главенствовал полковник Василий Петрович Шапарь. Кадры подбирались опытные. Взять хотя бы подполковника Юрия Михайловича Мельникова — начальника смены. 6.700 часов налетал, да еще на 17 типах, где и «ЯК-18», и «ИЛ-28», и «МиГ-15», и вертолетное милевское семейство «Ми-1», «Ми-2», «Ми-6А», «Ми-8», «Ми-10». Старший штурман Алексей Федорович Михалев — подполковник из Тукумского полка. Заместитель начальника РЦ Андрей Галимович Хисамутдинов — подполковник, как и начальник смены Николай Лаврентьевич Рыбицкий, Зубов и дежурный по связи Павел Семенович Изотов — майоры.
Все должности — офицерские. Начальник смены не ниже подполковника. Руководитель полетов и дежурный по связи — не ниже майора. А за ними и под ними еще кодировщики, телефонисты, телеграфисты — одиннадцать человек сержантско-солдатского состава.
Шуршат-шоркают гигантские магнитофонные бобины, записывая переговоры. Работают пятнадцать человек — смена. Смен пять. Работа по суткам, с девяти до девяти.
Медленно ползли часы. Праздничные.
И вдруг пошла, говоря профессиональным жаргоном, «раскрутка».
От военных моряков сигнал поступил на КП Прибалтийского военного округа и КП 30-й воздушной армии. У той не только свой командующий — генерал-полковник С.В. Голубев, но и свое подчинение. Оттуда на КП ВВС главнокомандующему ВВС, Главному маршалу авиации Павлу Степановичу Кутахову и на Главный командный пункт Советской Армии. Все. Нет выше для исполнителей.
Впрочем, уже исполняли — в Рижском заливе заводила лучи кольца, готовясь сомкнуть их, погоня.
Жил как раз в это самое время в советской стране человек. Потом подсчитают, что было у него сто штук медалей и орденов (многие с орехоподобными бриллиантами), а с премиями, лауреатствами и прочим — сто четырнадцать наград от бесконечно признательного Отечества и восхищающегося мирового сообщества. Допускаю, что именно так он и полагал и был даже в этом самоумиленно уверен. Нередко слышатся возражения: «Кому это мешало?! У всех свои слабости! Зато колбаса была».
А может, и правда, надо быть более снисходительными к чужим недостаткам и слабостям. И более самокритичными? Не обеспечив богадельнями старых, больных и убогих, народ вынужден терпеть и кормить их в другом качестве. Расплачиваться содержанием правителя, которого заслужили.
А если дело не в этом?
Тогда кто, по какому праву, по какому закону и какой морали поставил немощного, неполноценного физически и умственно у власти и держал всеми средствами (вплоть до шаманов-массажистов) над нами, а нас — под его руководством, указами, постановлениями, распоряжениями, сиюминутно принимаемыми решениями?..
И, пожалуйста, не надо становиться за широкую спину непогрешимости, незыблемости и неукоснительности воинских уставов Советской Армии. Надо когда-то прекратить спекулировать священными обязанностями сыновей перед Родиной, ставя их в неравное положение с другими сынами того же отечества. Леонид Ильич Брежнев в свете требований обязательных для всех воинских уставов и Закона о привлечении граждан к выполнению воинской обязанности не имел права занимать пост Председателя Совета Обороны ни по возрасту, ни по состоянию здоровья.
ГКП СА связался с дежурным генералом при Председателе Президиума Верховного Совета СССР, Генеральном секретаре ЦК КПСС, председателе Совета Обороны СССР, Герое Советского Союза, Герое Социалистического Труда, «втором Ильиче» — Леониде Ильиче Брежневе.
РЦ в тысяче километров от Москвы ждал, напрягаясь с каждой секундой.
А. Доценко, полковник запаса, ответственный дежурный КП ВВС округа в ночь с 8 на 9 ноября 1975 года:
— Генерал С. Голубев держал в руках две трубки. На связи с ним было командование Балтфлота и Главный маршал авиации П. Кутахов.
Три минуты ушло на «раскрутку» до дежурного генерала, на официальных мероприятиях носившего за «самим» очки в футляре.
Но отвечать будет не генерал.
Сам.
Если бы в РЦ, позади ссутуленных спин, ахнула граната — никто бы не обернулся.
Они ждали.
Сколько?
Точно выверенные часы не врут. «Выдающийся» думал только три минуты. С заданной скоростью шоркали бобины.
— Разбомбить корабль и потопить! — приказал Леонид Ильич Брежнев.
«Раскрутка» понеслась в обратную сторону, на КП ПрибВО отметившись будто для блезира. Командование воздушной армии поднимало полки в воздух.
«Капитан 3-го ранга В. Саблин... Угнал корабль в Балтийское море за пределы советской Государственной границы...» (начальник управления Главной военной прокуратуры по надзору за исполнением законов органами предварительного следствия КГБ СССР и вопросам реабилитации генерал-майор юстиции А. Борискин. Газета «Известия», № 59 за 28 февраля 1990 года).
«До нейтральных вод оставались считанные километры» (полковник запаса А. Доценко, ответственный дежурный КП ВВС округа в ночь с 8 на 9 ноября года. Газета Краснознаменного Прибалтийского округа «За Родину», № 289 за 15 декабря 1990 года).
«Да, тогда применялось оружие. Но бомбометание велось не по кораблю, а впереди его, по курсу движения» (генерал-майор юстиции А. Борискин. «Известия»).
«Экипажи получили задачу — опознать БПК визуально, заход производить под углом к курсу корабля» (полковник запаса А. Доценко. «За Родину»).
«И, конечно, ни одного попадания, ни одного повреждения ни на палубе, ни на надстройках не было» (генерал-майор юстиции А. Борискин. «Известия»).
«Самый близкий всплеск был не ближе чем в полукабельтове от носа БПК. Одна из бомб попала под корму “Сторожевого”» (капитан 3-го ранга А. Рискин. «Страж Балтики»).
«В 9:00 по “Сторожевому” был нанесен удар. Одна бомба попала в корму» (А. Доценко, полковник запаса. «За Родину»).
Подполковник Владимир Павлович Пожогин, командир отдельного дивизиона связи радиотехнического обеспечения полка все время находился рядом с комполка полковником Степаном Петровичем Ивченко. До окончательного возвращения самолетов. Слушал все переговоры. «А потом мы несколько раз прокручивали пленку. По сантиметру».
Подняли из-под Тукумса одно звено, второе, третье...
Кто-то назвал Як-28 «голубем мира». Эдакое шутейное прозвище машины с 16—17 тоннами взлетного веса.
Был этот «Яковлев» многоцелевым — и постановщиком помех, и разведчиком, и перехватчиком, и бомбардировщиком. «На все руки от скуки». А чтобы сподручнее было все это — имел он два блока по 16 ракет калибра 57 миллиметров, сдвоенную пушку АИ-23 со скорострельностью до 2,5 тысячи выстрелов в минуту и заглатывал до трех тонн бомб.
На «Сторожевой» самолеты заходили с кормы. На высоте 300—400 метров, со скоростью порядка 700 км/час. По трое. В каждом звене. Звеньев было четыре. Шли друг за другом, чтобы бомбометание было ковровым, сплошным. Выполняли при этом «кобру» — прием перехлест самолетами, боясь быть сбитыми. Корабль был безоружен. Но летчиков об этом никто не поставил в известность. Самолеты провели так называемый «звездный налет», кладя 250-килограммовые боевые фугасные бомбы.
Командир полка докладывал командующему, командующий держал связь с главкомом авиации маршалом Кутаховым, Кутахов докладывал Гречко, тот «самому». Такой сверхспешки, суеты и лихорадки не было в полку за всю службу летчиков этого поколения.
Вылетали командир звена майор Валентин Петрович Селиверстов, штурман эскадрильи капитан Александр Ефимович Семибратский, командир 3-й эскадрильи Руслан Булацев, заместитель командира полка подполковник Владимир Потапенко, начальник огневой подготовки полка Александр Поротиков. Вылетали и другие, отказавшиеся встретиться с автором.
Поротиков повредил «Сторожевому» винт и руль. Корабль закрутился на месте, потеряв ход, начал описывать циркуляцию. Поротиков на аэродроме выбрался из самолета весь серый. Вскоре его, как и других, наградили орденом Красной Звезды. За ювелирное бомбометание. Но орден он ни разу не надел.
Начинал Александр Поротиков в авиации давно. Служил в группе советских войск в Восточной Германии, когда в 1966-м произошел случай с Капустиным, в результате чего родилась забытая теперь песня, часто тогда исполнявшаяся Эдитой Пьехой, «Огромное небо»[2]. Учился в академии, не доучился. Медали за выслугу шли. Но роста не было, перспективы радужными не казались. Надолго застрял в капитанах, хотя и был летчиком 1-го класса. Горячность ли тому виной, или что другое — начальству ведомо.
И вдруг этот вылет из Тукумса. Назначение, спустя короткое время, начальником штаба вертолетного полка. Не считая приезда Гвоздикова в их часть с поздравлениями: «Ребята, вы всё сделали как надо!»
Всё — да не очень. Начштабовская должность и работа штабная — это не прежние вылеты. Его возили в Москву, серьезно допрашивали. Вернулся мрачный, не ожидавший, потрясенный и припугнутый. На некоторое время попал в 289-й окружной военный госпиталь — нервы. Из авиации ушел полностью, вчистую. Начал курить так, как будто решил выкурить все и за всех.
Молчал и курил. Устроился на работу в рижский аэропорт «Спилве» — в диспетчерскую смену.
— Куда это вы? — удивилась диспетчер по приему пассажиров Лия Князева. — Отдохнули бы на диванчике.
— Знаешь, Станиславна, я все равно не сплю, — ответил Поротиков. — Прогуляюсь на воздухе. Мне так легче. Среди людей.
Вернулся он молча. Выкурил несколько сигарет подряд, с методичной аккуратной последовательностью дожимая окурки в пепельнице, думая, как всегда, о чем-то своем.
— Знаешь, Станиславна, я хотел бы тебе рассказать одну историю, которая произошла... — он подумал, но так как уже решил до этого, закончил жестко: — Со мной.
— По сигналу тревоги я побежал на командный пункт, — вспоминает подполковник-инженер Владимир Алексеевич Чебыкин. — Это заняло от силы минут 10—12. От квартир комсостава до КП недалеко. МИГи уже поднимались. Через 40 минут весь Румбульский истребительный полк был в воздухе. Весь.
— Вам сообщили координаты? — уточнил я.
— Самое чудовищное, что нет. Было просто приказано немедленно подняться в воздух. Но в надморье мы не совались, барражировали, крутились невероятной каруселью над городом. Это была каша. Мы уже знали, что взлетели ЯКи и подняты ТУ. Еще не хватало столкнуться с кем-либо в воздухе. К тому же, что истребители могли бы с кораблем сделать?
Переговоры по радио, вопреки всем правилам и порядку, шли открытым текстом, без кода. «Видишь?» — «Вижу». — «Бей!»
Только очень вас прошу, не думайте, что летчики, это... Через несколько дней к нам в полк приехал генерал. Провел с нами длинную вразумляющую беседу об уставе, долге, патриотизме... А один наш командир эскадрильи спросил его: «Товарищ генерал, а если бы приказали бомбить Ригу?»
— И что он ответил?
— Ничего. Только пожевал губами.
Бывший штурман, оператор, майор запаса Николенко Валерий Федорович:
— Правда всегда должна оставаться правдой, при любых режимах и правительствах. Нам внушало командование, что Саблин хотел угнать корабль в Швецию. В памяти осталась та тревога, которую нам объявили рано утром 9 ноября 1975 года. Был приказ готовить два самолета на вылет в Балтийское море. И притом не по учебной тревоге. Боевой вылет. То есть бомбы готовились с боевыми взрывателями. И был вылет. Но, правда, наши участвовали в этой «операции» как самолеты-ретрансляторы, т.е. передавали команды свыше. Потом нам объяснили, что его остановили соседи из Тукумса. И был приказ впредь нигде и никогда не вспоминать этот случай. А потом целую неделю наш аэродром Скулте был занят по приему и выпуску самолетов высокого начальства из Москвы. Я обеими руками голосую за реабилитацию капитана 3-го ранга Валерия Михайловича Саблина.
А. Доценко, полковник запаса, ответственный дежурный КП ВВС округа в ночь с 8 на 9 ноября 1975 года:
— К пяти часам утра... с Н-ского аэродрома для его (БПК. — А.М.) сопровождения поднимается ИЛ-38.
 |
Участвовал в операции и ТУ-16... Первым мне об этом сказал Пожогин. И при этом добавил как для «цивильного» человека: «Самолет, оснащенный водородным оружием».
Боже, как он потом испугается. Пожогин, конечно. После проработки его устно и в газете пришлет отчаянное письмо с отказом от своего интервью. С требованием немедленной публикации опровержения. «ТУ-16 на “Сторожевой” не бросали. Это сплошная ложь. Этого я не могу знать, это совершенно не в моей компетенции. Не впутывайте меня...»
Плюрализм есть плюрализм. Каждый имеет право не только на свое мнение, но на свою меру страха.
В.П. Пожогин, я все понял. И хочу, чтобы читатели это разделили со мной. Спите спокойно. Фонозапись нашего с вами интервью я переложил в ящик с ненужными в употреблении предметами. А вам ко дню профессионального праздника адресую фотографию с ТУ-16 над «Сторожевым» 9 ноября 1975 года. См. ее в фотоиллюстративном приложении к книге. Книга о запретной правде на случайных интервьюерах не держится.
Начальник медицинской службы ракетоносного авиационного полка, базировавшегося на Могилевщине, Евгений Иванович Цуканов в ночь с 8 на 9 ноября дежурил на «скорой помощи». Объявленная боевая тревога была совершенно неожиданной, странной и непонятной. О предстоящих учениях в полку узнавали, как правило, за два-три дня, поднимая часов в шесть-семь утра. А тут...
В распоряжении начмедслужбы находилась машина, и через семь минут Цуканов оказался в полку.
Растерянность в полку была страшной. Командир дивизии генерал-майор И.С. Пироженко дал команду командиру полка А.Б. Савенкову: «Подвесить ракеты, ввинтить взрыватели и по команде применить». За семь лет службы Цуканову такого слышать не приходилось.
Довольно быстро прибыло начальство из Калининграда, сразу атакованное вопросами, на которые следовал один ответ: «Война, наверное».
Невероятное напряжение, о семьях никто не подумал, все планы рухнули. Политработники, казалось, чувствовали себя хуже всех — они вообще не знали, чем заняться. По «плановым тревогам» прибывших обыкновенно встречал боевой листок. Но это детали «рабочих моментов» будней. Сейчас, сегодня...
Положение лично Цуканова представлялось немыслимым, архисложным. Почти все командиры кораблей были в нетрезвом состоянии. Медик пошел докладывать командиру и к ужасу своему убедился, что и он не лучше.
Менять что-либо поздно — техника, вооружение готовились полным ходом.
Пришлось силой сажать экипажи по самолетам и давать дышать им чистый кислород. Кое-как вышли из положения, и вот ракетоносцы начали вылетать «на корабль ФРГ» (!!!).
Вернувшиеся разведчики доложили о корабле «типа “фрегат”». Правда, был он в кольце — массе кораблей и лодок, шедших вместе с ним. Огромнейшие ТУ-16 разрезали небо на сверхминимальной высоте.
На поражение пошла пара во главе с командиром полка…
Михаил Буров, матрос радиотехнической службы БПК «Сторожевой».
— С БИП поступила команда включить радиолокатор. Включил локатор я сам. Сразу обнаружил две воздушные цели. Доложил на БИП координаты. После этого никаких команд не поступало, и я выключил локатор.
— Говорят, что корабли такого класса, как «Сторожевой», могут отражать нападение двадцати самолетов.
— Да, это так. Теоретически. Или в бою с врагами. Со своими воевать мы не присягали. А вот нас бомбили настоящими бомбами. Пробоины по бортам были внушительными.
...Ну, а на суше, в расположении полка, особисты быстро собрали офицеров в Дом офицеров и «довели» (третья официальная версия после «войны» и «ворвавшегося фрегата ФРГ»), что уходил наш корабль. Руководил им замполит-сионист с такими же матросами.
...Продолжая эту версию и сегодня, официальная пресса, выполняя очередной заказ, переделывает фамилию матроса Шеина на «Шейна». Мелочь? Но кому-то она нужна...
Цуканова через некоторое время направили на стажировку в Балтийск, в главный госпиталь ДКБФ. И там он столкнулся-познакомился с врачом опального корабля. Единственное, что врач «Сторожевого» говорил, — это как его зовут. И несмотря на то, что его 9 ноября не было на корабле, он был переведен в военно-строительные части флота. Подальше. Чтобы не смущал. А затем под «благовидным» предлогом демобилизован.
Врач Евгений Цуканов до сих пор не может забыть пьяные экипажи и представить, что было бы, если бы ракета попала в какой-либо другой корабль. С полным штатным вооружением на борту. Что произошло бы, если бы ТУ-16 рухнул в море со своей начинкой.
Как мне спокойно объяснил один из летчиков: «Да просто наша лужа выкипела бы, как плевок на плите».
Думал ли в эту ночь «второй Ильич» о том, что он может стать автором третьей мировой войны?
Настоящей и последней.
Первую свою радиограмму Валерий Саблин дал Главнокомандующему ВМФ СССР Адмиралу флота Советского Союза С.Г. Горшкову. Принятым кодом. О том, что БПК «Сторожевой» следует в Ленинград, не изменяя ни флагу Родины, ни ей самой, с целью добиться возможности выступить по телевидению, обратиться к трудящимся Ленинграда и страны, пригласить на свободную территорию корабля членов правительства и ЦК для изложения им конкретной программы и требований справедливого социального переустройства общества.
Радиограмму Горшков прочитал. Как и его офицер для особых поручений из оперативного управления штаба ВМФ капитан 1-го ранга Михаил Копытников.
Знал содержание радиограммы и начальник штаба соединения капитан 2-го ранга Валентин Семенович Власов.
Передачу целой серии РДО Валерия Саблина о переходе корабля на Кронштадтский рейд подтвердил и генерал-полковник авиации Федор Иванович Шинкаренко.
Знал обо всем этом и командовавший праздничным парадом на Даугаве, капитан 1-го ранга Вячеслав Юрьевич Камышан.
Узнал и командир Лиепайской бригады пограничных кораблей капитан 1-го ранга Алексей Сергеевич Нейперт...
Не менее четырех ПСКР (пограничных сторожевых кораблей) несут патрульную службу в Ирбенском проливе — пропускной двери из Рижского залива в Балтийское море. И, разумеется, наоборот.
С 00 часов до 4 часов утра 9 ноября рулевой сигнальщик ПСКР с бортовым номером «533» Александр Александрович Сдобников стоял на вахте.
Сменившись, часть экипажа собралась позавтракать в корабельной столовой, когда между четырьмя и пятью часами прозвучал сигнал «боевая тревога». И Сдобников снова очутился наверху.
Фарватером к Ирбенскому проливу шел БПК ВМФ СССР. Пограничники без труда различили и его бортовой номер, и название. Это был «Сторожевой».
«Куда следуете?» — просемафорил Сдобников. С ходового мостика «Сторожевого» подтвердили сигнал приема запроса пограничников. И просемафорили в ответ, каждое переданное слово дублируя по существующему закону ответным «Принял». Иначе светограмма будет повторяться с самого начала.
«Мы — Принял — Не — Принял — Изменники — Принял — Идем — Принял — В — Принял — Кронштадт — Принял».
Светограмма немедленно была передана в Лиепаю контр-адмиралу Шадричу, начальнику военно-морской базы. Это комбриг Нейперт выполнил неукоснительно.
Не выполнил капитан 1-го ранга Нейперт другое — приказ, переданный ему через командующего войсками Краснознаменного Прибалтийского пограничного округа КГБ СССР генерал-лейтенанта Константина Федоровича Секретарева:
«НЕМЕДЛЕННО ОТКРЫТЬ ОГОНЬ И УНИЧТОЖИТЬ КОРАБЛЬ».
В жизни каждого человека однажды приходит Выбор. Как всегда, вдруг. Как всегда, без улыбки. И человек обязательно должен выбрать. И он выбирает. Выбор ничего не советует и никогда не унижается до подсказки. Человек решает сам. И Выбор сделан. И он молча уходит, не обменявшись с человеком даже полусловом, даже не намекнув ему — правильно он поступил или неверно. Потому что он один — и он это знает. Знает и человек. Но в итоге человек вместе со своим выбором будет уже принадлежать Истории. Именно конкретный человек, Сделавший свой выбор. И ничего не отмотать, не отшкурить, не подсыпать, не затянуть потуже, не отпустить, не подшить, не подкрасить, не исправить. Ни позой, ни пьедесталом, ни горячим слезливым ручьем, ни холодным антарктическим молчанием, ни щелочной ненавистью, ни лакмусовой бумажкой с выражением «А вот если бы»...
… На утреннем заседании Верховного уголовного суд «по делу декабристов» 29 июня 1826 года в Санкт-Петербурге рассматривалось два вопроса: об утверждении предложенного Разрядной комиссией разрядов разных степеней виновности и об определении мер наказания государственным злоумышленникам.
Сановно-ленточные, с наипрекраснейшей генеалогией (у многих такова, что Романовы скромно потупились бы) державные сливки государства Российского решали попросту, какой казнью казнить «бунтовщиков». Так восстание оценивал свежеиспеченный самодержец всероссийский, понемногу отходивший от испытанного в декабре ужаса и теперь видевший антимонархические организации повсеместно. Так оценивали его и работавшие в Верховном уголовном суде придворные. Оказавшиеся на поверку не гордо-независимым русским дворянством, а услужливой холопьей дворней своего хозяина.
И пусть нам известно, что Михаил Михайлович Сперанский — ум образованно-блестящий, автор общегосударственных проектов, не изъять с чаши весов меру наказания декабристам, под которой он подписался: «по 19 артикулу воинского устава 1716 года, то есть четвертовать». Хотя и вызывал его Николай I в Царское Село, хотя и вразумлял его «по-отечески» («У меня была долгая беседа со Сперанским, она прошла очень спокойно и дружественно, и он принес мне повинную»), но последнее слово, все-таки тот самый выбор, был только за Сперанским. И ни за кем кроме.
Жуткая соревновательность развернулась тогда в Верховном уголовном суде. Верноподданничество выразилось в том, что друг перед другом, словно в беге наперегонки, господа сенаторы, не говоря уже о членах Государственного совета, предлагали всевозможные способы смертной казни, один изощреннее другого. Император, пристально наблюдая со стороны, получал, очевидно, садистское удовольствие, без труда повязывая их одним кровавым делом. Но самое чудовищное в том, что спешили повязаться-выслужиться сами. Рвались, треща ошейниками.
И не надо моделировать, о чем они думали ночами. И думали ли вообще. Спали ли как убитые, или храпели, боясь не проснуться вовремя перед очередным заседанием. Важен результат. История всегда выделяет главное, отводя каждому место в своем доме — не более.
Кроме Сперанского еще 43 члена суда высказались за четвертование. 19 заявили, что следует поступить «по первому пункту сентенции 1775 года о Пугачеве, то есть четвертовать, голову взоткнуть на кол, части тела разнести по 4 частям города, положить на колеса, а после на тех же местах сжечь». Двое — Д.И. Лобанов-Ростовский и В.С. Ланской — потребовали «постыдной казни» — повешения. П.К. Карцев и А.И. Морков объявили в несколько общей формулировке (по сравнению с другими) «казнить смертию».
Итого, 66 членов Верховного уголовного суда были единодушны на своей ярмарке палачества.
Кроме одного, 67-го.
Член Государственного совета, президент Вольного экономического общества, адмирал Николай Семенович Мордвинов высказался против применения смертной казни и отказался подписать смертный приговор декабристам.
Единственный.
А был он опытнейшим администратором, искушенным царедворцем, ближайшим сотрудником того же Сперанского. На него надеялись, рассчитывали, ждали.
А Николай Мордвинов совершил подвиг.
Шел 71-й год его жизни.
Копаться в поисках истоков? Тогда надо вспомнить, что он родом с Новгородчины, что три года провел в учебном плавании на английских судах у берегов Северной Америки, когда там шла война за независимость.
Никогда ниспровергателем Мордвинов не был, не стал и выдающимся флотоводцем, хотя и Черноморским флотом командовал, и в морские министры выдвинулся. Конфликтовал с легендарным практиком победоносного морского боя адмиралом Ушаковым. Пережил за свои семь десятков не одного государя. Видел тех и этих.
Решил ли адмирал удержать имя честного человека?
Важно, что решился.
И один этот гражданский поступок, человеческое деяние искупает все темное, если было оно в жизни Мордвинова.
И если бы не совершил он в жизни ничего более, то все равно вошел бы в историю не с опущенной головой.
Случайно — или не совсем, но судьба подарила Николаю Мордвинову еще целых двадцать лет. Долгая жизнь или длинная, это как хотите. Наверняка нашлись под конец такие, кто брюзжал, шепча: «Зажился». Но было в этой жизни дело рыцарственное, присущее русскому флоту.
Есть еще один пример — судьба.
Командир «Варяга» — капитан 1-го ранга Всеволод Федорович Руднев. Он принял вместе со стареньким «Корейцем» не укладывающийся даже в былину бой со всем японским флотом у Чемульпо. «Варяг» стал синонимом Андреевского флага. Таким вошел в летопись России, в память народа и историю военно-морского флота.
Обласканный правителем, произведенный в контр-адмиралы, Руднев остался верен себе, традициям морского братства, единству морского флота и народа. И когда в 1905 году Николай II приказал Рудневу стать карателем — отказался. Просто и решительно, как вел «Варяг» на сотни орудийных стволов. Хотя знал, что за расплатой не постоят...
...В жизни капитана 3-го ранга Валерия Михайловича Саблина оказался свой Мордвинов-Руднев — комбриг Нейперт.
Пограничники шли параллельными курсами со «Сторожевым». Нейперт приказ «стрелять и потопить» не выполнял. Появились самолеты — несколько звеньев. В воздухе заварилась каша. Начали бомбить, использовали и другое оружие. Бородай потом скажет, что это что-то большего калибра, нежели пулеметы, судя по пробоинам.
В месиво на воде вляпался БМРТ (большой морозильный рыболовный траулер), пришедший в Вентспилс с побитыми и посеченными надстройками. Долго не выходивший из шока капитан говорил, что и представить себе не мог, чтобы этот район, через который он всегда ходит, и не один год, оказался вдруг запретно-секретным, да впридачу таким сверхопасным. На его — «Почему?» — ответа никто не дал.
 |
Из Лиепаи «скатом» выпустили целый ударный кулак: СКР, два ракетных корабля, три МПК дивизиона под командованием капитана 1-го ранга Виталия Адамовича Михневича. Когда они вышли непосредственно «на место», «Сторожевой» уже бомбили низко летающие самолеты. Бомбу легко мог получить любой из соседей БПК.
Но об этом не думали. На ракетных кораблях и на берегу уже знали время «Ч» для нанесения ракетного залпа по «Сторожевому».
«Сторожевой» потерял ход, начал дымить. Густой черный шлейф застлал все до горизонта.
Командующий ДКБФ вице-адмирал Косов направил на БПК радиограмму: «Из Ирбена вас не выпустим, при неподчинении — уничтожим!».
Начальник штаба Лиепайской базы капитан 2-го ранга Анатолий Сергеевич Иванов, командир группы захвата, промывал мозги морским пехотинцам на тему, с какими сверхопасными уголовниками десантирующим предстоит жаркая встреча.
Героем Гангута Иванов не стал — абордажа не было. Их никто не встретил вязкой рукопашной. «Калашниковы» морских пехотинцев из средства боя превратились в средство карательного устрашающего тыканья в безоружную команду «Сторожевого».
Нейперт вернулся в тот день так поздно, что не было даже никакого желания взглянуть на часы. И только тут заметил, что не только рубашка, но и китель вымокли насквозь от нервного перенапряжения. «Могу сказать одно: в ту ночь я спал с чистой совестью».
Алексей Нейперт умел и хотел служить. И вне моря себя никогда не мыслил.
16 числа он был отстранен от командования бригадой.
Со службой было покончено.
Сейчас у него полностью седая голова и чистая совесть.
Каждый решает сам.
Мужество капитана 1-го ранга Алексея Сергеевича Нейперта сделало Выбор.
P.S. Ко мне приходили разные люди: военные моряки, судоремонтники, офицеры СА и просто очевидцы, видевшие поврежденный «Сторожевой». Не обладая, как все мы, точной информацией о событиях, причинах и последствиях, они, находясь в разных местах, стали свидетелями вывода военного корабля из «боевых действий» и постановки его на ремонт.
Одновременно и достоверно настолько, что большинство помнило количество и «качество» пробоин на нем; некоторые, возмущенные «некомпетентностью» гражданского автора, доказывали наличие на борту корабля оружия; большинством же руководило только одно — как можно точнее помочь воссозданию истины.
Я спорил и доказывал противное только первому оппоненту.
Дальше — я только слушал.
Стало ясно. Все говорили правду.
В погоне расправы пострадало несколько кораблей.
Одним из первых едва не стал объектом поражения СКР Вереникина.
 |
Олег Харитонович Максименко:
— В 21 час 40 минут всех построили на нижней артпалубе.
Саблин начал свою речь...
Я сказал коку Валайтису: «Потопят». Он ответил: «В своих не будут стрелять». Я ему: «Увидишь...»
Через полчаса легли спать, Антон подготовил спасательные жилеты, открыл запасной люк на торпедную площадку.
В начале второго был подъем. Осторожно, не суетясь, отошли.
Следом за нами, снимая дульные чехлы с пушек, шел «сторожевик». Делая виражи, зарылся в затоне.
Хотели нам перегородить фарватер — корабль рискованно пересекал наш курс. Сделали резкий вираж вправо. В нескольких метрах от него, спасая корму, — уходим.
Запрашивает «Болдерая». Отвечаем. Прошли благополучно.
Всю ночь в столовой человек 30 заседали.
С раннего утра нас преследуют по бортам два «пограничника», сзади вся Балтийская эскадра.
Саблин говорит прямо через трансляцию в эфир. Все всё слышат.
Бросают капсулу на верхнюю палубу.
С кормы взрывы.
Бьют по борту авиапушки.
Разворотили баню.
Бьют точно — мастера.
Два взрыва по курсу.
Самолеты летают очень низко. От их форсажа страшный грохот и рев, все заглушает, ничего не слышно. Я хочу закрыть иллюминатор. Валайтис силком тащит меня в подсобку.
Корабль от очередного залпа накренился вправо, потом влево. Опять залп снарядами. Корабль словно врезался в какую-то стену, полез куда-то вверх и, словно конь, пошел по циркуляции влево, медленно теряя скорость.
Удары по бортам — на сбавленном ходу подошли к бортам «охотники» с десантом. Человек по тридцать на каждом. Слышны выстрелы.
Особисты расставили везде десантников.
Группу, где был я, сняли с корабля 11 ноября, заменив на экипаж с другого корабля. Нас пересадили на СДК польского проекта часов в 15. Я оглянулся назад: «Сторожевой» дрейфовал в открытом море, на том месте, где остановили. Рядом три наших военных корабля.
«Сторожевой», градусов на 7 клюнул носом и, накренившись на левый борт, весь продырявленный, представлял собой грустное зрелище.
     |
А вот описания этих же событий участником с другой стороны:
«Это был мой последний парад в Риге. До демобилизации оставались считанные дни. Праздник мы хорошо отметили, и я вздремнул на своей вахте. Я служил сигнальщиком. Ночью я очнулся от сигнала тревоги, схватил бинокль и поднялся на ГКП. Командир ругался по-флотски. Вскоре приняли катер с командующим рижской ВМБ, контр-адмиралом. Вывесили его флаг и, снявшись с якоря, рванули вперед. Сразу после выхода из базы пошли самым полным. Скорости не хватало, наша посудина давала всего 28 узлов. Поставили человека с брандспойтом, чтобы постоянно лил воду на трубу. Командование на себя взял контр-адмирал. Из их разговоров я понял, что “угнали БПК”. БПК шел вслепую. Если бы он шел по заранее отработанному курсу и не путался, не сбивался, мы бы его вряд ли догнали. Вскоре на приборах стал появляться контур ушедшего корабля. Контр-адмирал предупредил, что должны появиться самолеты. Я наблюдал за воздухом. Появились самолеты. Хорошо запомнилась команда контр-адмирала: “Если не остановитесь, то будете уничтожены всеми видами морского оружия”. Не знаю, от кого поступала команда самолетам. Но вдруг ударили по нам. Мы сразу же встали. Поднялась паника. Мне было приказано опознать самолет, чьей стороны. В каталоге такого не оказалось. Куда ушел — не поняли. Через некоторое время по УВЧ пришло объяснение, что летчик перепутал корабли. Опять ругань. БПК уже можно было наблюдать визуально. Удар последовал без пристрелки, и он завертелся на месте. Заработала трансляция, подоспели 5 пограничных ПСКР. Приказали добровольцам нашего призыва с автоматами высадиться на ПСКР. Так как я стоял на вахте без смены, меня отправили спать. Приказ был стрелять даже на шорох. Отоспавшись, я увидел БПК на якоре. Рядом мы и пара ПСКР. Охраняли его, пока не расформировали команду. Замполита сняли сразу. Нам объяснили, что он сошел с ума, так как хотел идти на рейд Кронштадта. Со всех нас взяли подписку на один год о неразглашении. Решите напечатать, лучше без фамилии. Сами понимаете. 05.07.90 г. Подпись. Адрес».
И еще одно свидетельство с «другой» стороны:
— Нам были даны координаты, где взять десант. На некоторое время мы отстали от БПК и приняли на борт десант. Примерно около 11:00 часов. Потом догнали БПК. В это время была получена команда для всех ПСКР: «Отойти от “Сторожевого”». По «Сторожевому» началось бомбометание.
Продолжает Олег Харитонович Максименко:
— На берег нас доставили в начале 12 ночи. С пирса в лицо нам било до десятка прожекторов, блестела сталь направленных на нас пулеметов.
Думаю, что «разгружали» нас в Болдерае. Построили. Подвели к «Икарусам» и отправили в Ригу, где высадили в Ворошиловских казармах.
Не для понта, я сейчас вам скажу правду; мы не бунтовали, мы не шли за границу за легкой жизнью, мы ВОССТАЛИ. Никто нас не подбил. Мы с большим желанием пошли на это. И даже когда все так трагично закончилось, я почему-то с каким-то удовольствием смотрел на море, пытаясь запомнить каждую деталь. Как будто сердце предчувствовало, что судьба подарит мне встречу со всеми, кто не был тогда с нами, но, разделяя наши взгляды, захочет узнать правду.
Я говорю правду!
А врагам тоже скажу: не шли мы в Швецию! Не шли! Да, я не знаю координаты по карте, где нас заставили остановиться, загнав бомбами и снарядами в сторону от фарватера.
И, думается, не рассчитывали каратели, что кто-нибудь будет жить после этого и после запугивания посмеет заговорить.
Да, штатские люди — пугатели. Не предусмотрели, что все моряки-братишки.
Уверен я в моих братьях. Я счастлив, что я со «Сторожевого».
Пишите. Звоните. Открою дверь.
Михаил Буров, матрос «Сторожевого»:
— Вскоре после того, как упали первые бомбы, последовал страшный удар. Корабль потерял ход...
Виктор Бородай, мичман:
— Нас и обстреляли. По развороченным пробоинам — из большого калибра. Были пробиты труба, гальюны левого борта, левый борт. Для одного дня это было слишком много...
 |
— Валерия Саблина ранил командир?
— Да, из пистолета, — Виктор Бородай сцепил пальцы на колене заброшенной на ногу ноги, сосредоточился.
— И попал в ногу. Хотел ранить или же промахнулся?
— В голову стрелять всегда легче. Командир не хотел убивать Саблина. Может быть, в глубине души чувствовал ...
— ...что Саблин прав?
— Может быть. Не хотел выглядеть преступником в собственных глазах. А с другой стороны, надо было показать, что не бездействовал. А может быть, сам Саблин подарил ему эту возможность, спасая...
По другим данным, все было предельно откровеннее, без поправки на нервы, упреждения на эмоции и допуска на волнение. Командир БПК капитан 2-го ранга Анатолий Потульный стрелял в своего замполита капитана 3-го ранга Валерия Саблина так, как стреляют, чтобы выстрел не пропал даром, а прогремел наверняка, не мимо, для некой острастки или самоутверждения, а в цель — без обиняков. С малого расстояния, где и промахнуться-то сложное дело для человека квалифицированного, обученного, профессионально годного, то есть офицера.
Разница («дистанция огромного размера») в том, что прицел и дуло-ствол с самого начала вперились в живую цель. Человека. Саблина Валерия Михайловича.
Уже не говоря о том, что в сослуживца, товарища по партии, отца и мужа, как и он сам.
И пал бы мертвым Валерий Саблин на месте от этого выстрела. Если бы не ударили командира по руке, отводя беду. Только крепко сжимала рукоятку рука, не скользя лег на спуск палец. Пистолет не выпал, не вылетел, не вывалился. Но чуть сместился, провалившись, никогда не мигающий агатовый зрачок, перед стандартным плевком увидев ногу. Так был ранен Валерий Саблин, оседая, успевший сказать: «Я бы так не поступил...».
Михаил Буров:
— Командир стрелял. Я лично видел Валерия Михайловича с перевязанной ногой.
Виктор Бородай:
— «Морпех» высадились к нам с «Калашниковыми» наизготовку. Никакого абордажа не было. Завели в ходовую рубку: «Руки на стенку!» Часа три так и простояли. Затем срочно перебросили нас в Ригу. Меня на ракетном катере.
Михаил Буров:
— На корабль высадились морские пехотинцы. Черная форма, тельняшки и... автоматы наизготовку. Видно, перед высадкой их хорошо проработали, и они смотрели на нас, как на изменников или террористов. Чувствовалось, что в случае чего морские пехотинцы готовы пустить в ход оружие.
Виктор Бородай:
— Следователи в КГБ были в штатском, недовольные своим «выдергиванием» из-за обильных праздничных столов. Мой первый следователь на первом допросе объявил: «Жаль, что вас не потопили!» Ответы их не интересовали. Как и свои же вопросы. Нам всем сразу стало ясно, что все подгоняется под простую, схему: дурачков-губошлепов подбил на измену враг народа из пеленок Валерий Саблин. Они хотели выбить из нас любой материал. Но только против Саблина и только обливающий его грязью, только компрометирующий, только очерняющий. Любой ценой. И выбивали. А то и просто писали за нас показания сами...
Вячеслав Камышан, капитан 1-го ранга:
— В жизни не мог себе даже представить, что увижу офицера советского военно-морского флота, которого ведут скованным. Увидел, пришлось. Это был Саблин. А уж что до «черных воронов» — нагнали со всего города.
Николай Рыбицкий, подполковник:
— Сковали не обычными наручниками, а особой, утяжеленной конструкции...
Когда Валерия Саблина вели к борту «Сторожевого», его поддерживали под руки два матроса. Над кораблем нависла тишина какой-то особой, жуткой, трагической торжественности.
Кто-то что-то буркнул из группы захвата — неясно прозвучало. Может статься, что те молчали тоже — показалось.
Но моряки, помогавшие Саблину, разом обернулись. Сами. Без команды.
— Запомните его на всю жизнь, — отчетливо сказал левый. — Это настоящий командир, настоящий офицер советского флота!
Все не дышали — потрясение было общим. На следующий день об этих словах знала, повторяя их, вся Болдерая.
Саблин успел сказать:
— Не поминайте лихом, ребята!
Просто сказал, куда проще — будто даже и не сказал ничего. Буднично, без надрыва, без скрежета. Не разрывая рот криком. Но и не потерянно, не опущенно. По-человечески сказал, по-людски.
Услышали все.
— Это я запомнил на всю жизнь, — произнесет Михаил Буров пятнадцать лет спустя.
Комментарии научного редактора
[1] Неточность автора. Начало Октябрьского восстания — в ночь с 6 на 7 ноября (по новому стилю). 8-го в 2 часа ночи взятием Зимнего дворца восстание уже завершилось. Очевидцы восстания на «Сторожевом» вспоминали потом, что почти все командиры военных кораблей в Риге находились в пьяном состоянии. Можно предположить, что Саблин принимал в расчет наступление этого состояния, а также увольнение в отпуск нескольких офицеров, и использовал эти обстоятельства для восстания, тем более что в том году праздничный день 7 ноября выпал на пятницу, за которой следовали еще два выходных.
[2] 6 апреля 1966 года в небе над Берлином у ведомого экипажем Капустина и Янова бомбардировщика Як-28 отказали оба двигателя. Уводя самолет от города, летчики не успели катапультироваться. Самолет рухнул в воду и затонул, оба летчика погибли. Песню Оскара Фельцмана на стихи Роберта Рождественского «Огромное небо» (со словами) см.: https://www.youtube.com/watch?v=cQ154ivVRkw.
Фрагменты из книги: Майданов А.Г. Прямо по курсу — смерть. Рига: Пресс-фирма ЛИТА, 1992.
Комментарии научного редактора: Роман Водченко, Евгений Лискин, Александр Тарасов.
Андрей Геннадьевич Майданов — советский журналист.